В конце концов все-таки удалось всех уложить и успокоить.
Веру ужасал вид ребятишек. «Лесенкой» подстриженные головы были в золотушных коростах. На пахнущие закисшим молоком рожки, из которых кормили ребят дома, были надеты истлевшие коровьи соски.
Раньше, когда она приезжала в деревню, это не бросалось ей так в глаза.
А теперь...
Бедность вятской деревни всегда вызывала у Веры сострадание. Теперь, во время войны, нищенская жизнь крестьян проступила еще яснее. Да и Вера была уже не та...
Вера вытащила привезенные из города резиновые соски, чистые пеленки, заменила обветшалое старье. После этого почувствовала себя спокойнее.
Она стояла около нар, отгоняя хищно гудящие рои мух. Лена, вздохнув, сказала:
— Если бы я когда-нибудь стала литератором, то начала бы свое произведение так: «До чего же ты непостижима, жизнь! Вот элегантная девушка, курсистка Петроградского медицинского института, театралка, еще вчера пленявшая нас своим изяществом, сегодня возится с пеленками сомнительной чистоты, бьет мокрым полотенцем мух и бегает, как угорелая, босиком по деревенской избе». Или вот...
— Замолчи, а то я тебя, как муху, мокрым полотенцем, — сердито сказала Вера. — Видишь ведь, спят.
Эти слова почему-то доставили. Лене удовольствие.
Прикрыв самодельным пологом спящих ребятишек, Вера вышла за избу. Здесь было не так знойно и душно, как в помещении. Она присела на иструпевшую, ломкую, как сухарь, старую колоду.
Стояла безбрежная, оглушающая тишина. Казалось невероятным существование больших шумных городов, всего, что окружало ее несколько дней назад.
Вдруг она услышала звонкий голос Васюниного брата. Распластавшись в зарослях конского щавеля, Санко лежал и смотрел в небо. Рядом с ним, держа в руках берестяной бурак, в задумчивости сидела Олюня.
— Вот бы, Санко, упал к нам этот облак, — мечтательно говорила Олюня, показывая на белое, как пена с парного молока, облачко.
— Ну так что?
Вере не хотелось мешать их разговору. Она притаилась, слушая, что ответит Олюня.
— Мы бы взяли нож и разрезали. Он, наверно, сладкий-сладкий, как пряник, — сказала она.
— Не, не упадет, — уверенно ответил мальчик.
— А камни почто с небушка падают? — почесав темную кудлатую голову, снова спросила Олюня.
— Васюня сказывал, что камень — это молния сама. Как он о землю торкнет, так и гром громыхнет.
— Ище скажешь, — с сомнением протянула Олюня. — Тетушка Егориха говорила, что это Илья, старик святой, на телеге по небушку ездит.
— Знает много твоя старуха, — садясь, презрительно ответил Санко и, сощурив глаза, добавил: — Обе вы с ней просвирни-обманщицы.
— А ты сочень! — мгновенно отскочив от Санка, крикнула Олюня. — Сочень, сочень!
— Кто сочень? — спросила, выходя из засады, Вера.
— А никто, — потупилась Олюня.
— Давайте я вам книжку почитаю, — предложила Вера. Санко встал, морща от солнца веснушчатое лицо; забыв, что надо идти в поле, подвинулась ближе Олюня. Вера принесла книгу. Дети слушали. В округлившихся глазах отражались изумление и радость. Ребятишки сидели не шелохнувшись.
Вдруг Вера почувствовала на себе взгляд и обернулась. Навалившись плечом на угол избы, стоял с серпом в руке Васюня. Он виновато улыбнулся, и Вера вдруг увидела, что слегка косящие глаза его не безвольного голубого цвета, как она думала вчера, а почти черные, с горячими искрами.
— Вера Васильевна, — сказал он с болью в голосе, — ну, неуж нельзя было собрать мужиков, друзей-приятелей, да оборониться от этого барина?
— О ком вы, Васюня? — не поняла Вера.
— Да об этом цирюльнике, который невесту увезти не смог.
Вера вспомнила, что накануне дала Васюне рассказ Лескова «Тупейный художник». «Неужели успел прочесть?» — удивилась она.
— Вы знаете, Васюня, мне тоже очень жаль их, но так было, видимо, на самом деле. Ведь описано правдиво?
— Да ведь можно было помогчи, — не сдавался Законник.
— Видимо, нет...
— Я не спал, думал. Никак не выходит из головы.
— Ну, а вы как бы сделали на месте цирюльника? — взглянув пристально на Васюню, спросила Вера.
— Что я... Я человек простой...
— Ну, а если бы пришлось?
— Я бы кликнул мужиков и сказал: обороните, помогите, — ответил он, тряхнув овсяной копной волос, и в глазах у него сверкнули упрямые искринки.