Яков вошел, вытер ноги о растерзанный голик, окинул острым ястребиным взглядом избу и весело проговорил:
— День добрый! Я вижу, у вас тут целая казарма.
«Неужели он пришел разбираться во вчерашнем?» — неприязненно подумала Вера.
Егориха, не находя себе места, бегала по избе и ворковала, заискивая перед Яковом:
— Сушь-то, сушь-то какая, Яков Тимофеевич. Бедная землица! Надо бы дождика, надо бы...
— Да, надо, — обхватив колено руками, проговорил Яков. Указательного пальца на правой руке у него не было.
Вера вспомнила рассказ Егорихи о том, что года три назад во время драки в соседней деревне Якову перебили палец. Долго он мстил мужикам за покалеченную руку, грозился пустить красного петуха, а теперь обернулось это счастьем. Остался Яков здоровым дома.
По-татарски скуластое лицо его было хитровато-наглым. Походил он на половецкого хана Кончака из «Князя Игоря».
— Еду в село, — сказал Яков, — так, может, вам, Вера Васильевна и Елена Степановна, что купить надо?
Лена подала деньги.
— Купите нам фунтов пять сушек, — проговорила она, — ребята очень любят.
— Не токмо ребята, я — старуха — тоже уважаю, — снова заговорила обрадованная Егориха.
Вере было противно это заискивание. Она отвернулась к окну. Яков взял деньги и, собираясь выходить, с такой же бодрой непринужденностью, как здоровался, проговорил:
— Сказывают, вчера тут мой старичишка артачился. Простите уж его. Стар стал.
— Да что ты, что ты? Видано ли дело сердиться? — запричитала Егориха, провожая Якова до телеги.
Вера так и не смогла понять, зачем приходил Яков Складенчик. То ли его действительно беспокоила выходка отца, то ли он хотел произвести хорошее впечатление... А может быть, еще имелись причины? Младший Складенчик был и хитрее, и умнее своего отца.
«Но для мерзляковцев этот, наверное, будет еще похуже», — подумала она.
Мария приходила домой неразговорчивая, разбитая работой. Тусклые, без светлинки глаза, по-старушечьи повязанный платок делали ее опаленное, как корка ржаного хлеба, лицо совсем старым. Однажды она сняла свой платок, и Вера увидела, что у Марии стройная белая шея, густые золотистые волосы. Видимо, когда-то она не уступала в красоте своей младшей сестре Анюте. А теперь заботы высушили ее, слиняла под солнцем и ветром Мариина красота.
«Почему же не поможет Анюта? Ведь она крепкая, сильная!..»
Егориха, воровато глядя на дверь, объяснила:
— Анютка-то от Яшки понесет. Вишь, бока какие толстущие, что тебе квашня, — и зашептала-запричитала: — Плохо же одинокой-то бабе! Как стог неогороженной, каждый норовит клок урвать. Да и отрезанной ломоть она. Все по людям живет. Деньги ей платят, так зачем еще поясницу ломать.
Анюта, накинув полушалок, по-прежнему выходила на звуки тальянки за околицу. Видимо, ее не пугало будущее.
— Хоть вой на жниве-то, — жаловалась Мария, — никто не поможет. Свои и то не помогают. А чужим платить надо. У людей уж выжато, сложено, а я... — и скупо всхлипывала, утирая глаза уголком платка.
В такие минуты Вера чувствовала себя виноватой перед этой женщиной.
— Завтра мы пойдем вам помогать, — сказала как-то она. — Анюта с Егорихой здесь справятся.
— Конешно, конешно, управимся, — согласилась Егориха.
Вечером в клети Вера с Леной примеряли лапти, домотканые сарафаны и смеялись на весь дом. Теперь уж они совсем не походили на курсисток. Ни дать ни взять — деревенские девушки.
— Вот бы в Вятке так появиться! — взвизгивала от восторга Лена. В глазах у нее прыгал плутовской веселый огонь.
— Да еще прийти к Фортунатову и сказать: вам поклон из деревни. Он бы ни за что не узнал! — подхватила Вера.
— Конечно, нет... — засмеялась Лена и, надвинув на глаза платок, смиренным голосом проговорила:
— Барин, не хошь ле медку купить? Сладкой медок, липовой.
Этого они выдержать не могли и, повалившись на постель, смеялись до слез. В довершение ко всему неожиданно оборвались веревки и полог свалился, накрыв их. Они долго возились, выбираясь из этого мешка. Вылезли красные, взлохмаченные и опять залились смехом.
...Вера проснулась, когда уже светило солнце. Марии в избе не было. Растолкав Лену, она побежала в ограду, но и там не нашла хозяйку. Ушла без них, постеснялась будить.
Перекинув за плечи лапти, девушки отправились в поле по холодной, щекочущей подошвы земле. На мутно-седой от росы траве пролег зеленый след — прошла Мария.
Жгучая, как вода-снежница, зернистая роса опалила ноги. Ступать в траву боязно, как в реку перед купанием...