— Погодите. Нельзя же так, — выговорила она наконец. — Почему, Мари Аркадна, получаются такие вещи?
Секретарша, замершая с папкой в руках, пролепетала:
— Вы сами так приказали...
Вера резко повернулась и, хлопнув дверью, выскочила на сияющую мартовским солнцем улицу.
— Их ничем не прошибешь. Им на все наплевать, лишь бы было благопристойно, — гневно шептала она. — Лицемерки.
Потом Вера остановилась. «А как же товарищи, которые остались в общежитии?» Она решила, что обязательно надо увидеть Толмачева, узнать, как ей быть. Может быть, она погорячилась, может быть, поссорилась преждевременно?
Минуя лужи, Вера пошла к дворцу Кшесинской. Толмачев должен быть там. Сергей тоже, наверное, там.
«Сергей», — она улыбнулась, вдруг успокоившись. Закрыла глаза и постояла так, не видя слепящей белизны Невы с густой синью под мостами. «Сергей!» — повторила она снова и пошла вдоль набережной, гладя рукой шероховатый гранит.
Около облицованного под белый кирпич дворца в снежной каше толкались рабочие и солдаты, юрко шныряли мальчишки-газетчики.
В прокуренных коридорах деловито двигались небритые делегаты с фронта, уверенные матросы из Гельсингфорса. Вера заглянула в комнату агитгруппы Петроградского комитета партии. Там был Николай. Он что-то горячо доказывал двум напряженно слушавшим его рабочим.
— Мы против поддержки Временного правительства. Против! — донеслись до Веры слова. — А тот товарищ, хотя и большевик, дезориентирует вас.
Вера вошла в комнату и вдруг увидела Сергея. Шелестя листами, он пересчитывал воззвания, видимо, только что принесенные с машины. Они еще пахли такой знакомой Вере типографской краской.
— Это ты? — улыбнулся он. — Погоди немного, — и, сбившись, начал считать снова, беззвучно шевеля губами.
Она смотрела на его сосредоточенное лицо. От раны на лбу осталась розовая отметина. Ей вдруг захотелось дотронуться пальцами, погладить ее... Подошел Николай в захватанных тусклых очках, измученно улыбнулся, стукнул костяшками пальцев по столу.
— Разнобой идет. Многие считают, что надо поддерживать Временное правительство, будто не ясно, что это отказ от собственных позиций. Вот опять приходили за разъяснением.
Вере было приятно снова быть с ними. Она слушала Николая, думая, что правильно дала отповедь грузину-меньшевику. Радовалась, не замечая в осунувшихся лицах Николая и Сергея усталости.
— Вот так и живем, и растем. Шесть-восемь выступлений за день. Голос вконец сорвал... Ну, а как у вас, Верочка?
Вера рассказала, боясь, что Николай снова пошлет ее туда и ей будет очень неприятно возвращаться.
— Правильно! — Толмачев хлопнул ладонью по столу. — Так и сказала? Правильно! — и звонко засмеялся. — Теперь всех наших будут прямо отсюда направлять на работу, так что...
Николай не успел договорить.
— Товарыж Долмачев, — прогудел сзади громадный солдат в косматой бараньей папахе, — оратора надо, оратора.
— Опять оратора? Кого? Нет никого — все разъехались, — озадаченно проговорил Толмачев. — Хорошо, я сам пойду, — и, накинув то же самое узковатое в плечах пальто, пошел. У дверей, повернувшись, махнул Вере рукой.
— Помогите тут Бородину, хорошо?
Вера улыбнулась: «Помогу, конечно, помогу».
— Сколько насчитал? — спросила она Сергея.
— Три тысячи двенадцать штук, — распрямляясь, проговорил он. — Даже лишние есть. Хорошо! А ты почему не заходила?
— Не было никакого желания, — тая усмешку, сказала она.
— Разве уж так, — улыбнулся Сергей, потом посерьезнел. — Читала в газете? Ваня-печатник действительно провокатор. Вот подлец! А такие глаза, с поволокой, нежные...
Вера знала больше. Не только то, что он провокатор. Из-за него куда-то исчезла, быть может, кончила жизнь самоубийством Софья. Ведь ее нигде не было.
Она брезгливо передернула плечами:
— Ты понимаешь, мне все время хочется вымыть руку. До чего противно! Ведь я с ним прощалась за руку.
Сергей отложил стопку воззваний на белый дворцовский стул, вынул папиросу.
— Это ничего. Ты только руку пожимала, а я даже его папиросы курил... Тут заходил один печатник. Он был на следствии. Рассказывал, что этот Ваня продался после провала в Новой Деревне. Там арестовали печатницу, его невесту. Он пошел к жандармам просить, чтобы ее выпустили. А за это продал явку комитета и провалил Альтшуллеровскую типографию. Вот к чему привела любовь...
У Веры возмущенно-обиженно дрогнули ресницы. Сквозь тонкую смуглую кожу проступила гневная бледность.
— Знаешь, Сергей, если еще раз я услышу такое, я совсем по-другому буду смотреть на тебя! Для подлости нет никаких оправданий. Да разве это любовь?! Это мерзость!