Надев простенькое платье, Вера накинула на голову Сашин платок. Наряд был непривычен. Теперь даже знакомые не узнают ее.
На углу чуть не столкнулась с Фортунатовым.
— Ба, что за прекрасная незнакомка? — воскликнул он. — Вам явно к лицу, — и он отступил в сторону, любуясь. — Ах, молодость, молодость. Ей всё к лицу.
— Добрый день, Юлий Вениаминович! — торопливо проговорила Вера. Встреча была неприятна ей. Фортунатов стал другим, чем раньше: располнел, говорит глуховато, самодовольно, играя словами.
Вера быстро дошла до Гласисной. За широким Вспольем — горушка. С нее далеко видно. В низине грудятся постройки мастерских. Ветер вытягивает из закоптелой трубы шерстяной жгут дыма, спутывает и бросает его на серые хибарки.
Лалетин ждал ее у лаза в заборе, разминая в пальцах ссохшуюся малярную кисть.
— Калашников у нас сегодня выступает. Не знаете такого? — и взглянул испытующе.
— Немного знаю. Старый меньшевик. Председатель Совета в 1905 году.
«Значит, с ним придется сразиться? Оратор опытный».
— Вот, вот, он самый.
Вдоль кривых, худых заборов Лалетин провел ее в черную постройку. Ударил в нос запах гари, машинного масла.
— Тьфу, телепень, наскочил на пень, — споткнулся Василий
Иванович и снизу, из погребного мрака, подал руку.
— Ступайте сюда.
Рука была теплая, в несмывшихся чешуйках краски.
«Да, надо сразиться, — продолжала думать Вера. — Иначе нельзя».
В постройке было не так уж темно, как показалось. Она различила покрытые окаменевшей угольной копотью черные стены.
Вдруг в воздухе, оглушив ее, задрожал вязкий звон железа. Кудлатый с широкой спиной богатырь в холщовой рубахе бил по разбухшему малиновому концу стержня, разбрызгивая искры.
Лалетин потрепал кузнеца по крутому плечу, прокричал в волосатое ухо, чтобы приходил на пустырь. Тот, сверкнув белками глаз, тряхнул головой:
— Приду.
— Глухарь он, — объяснил Василий Иванович. Она не расслышала. В ушах все еще стоял вязкий высокий звук. — Глухарь, говорю, в котле заклепки держит. А там гром, как в аду, вот и оглох. У нас таких глухарями называют.
В поросшей хилыми лютиками низинке собралось человек двенадцать. От них пахло терпко дымом, пресновато — железом. Они сидели на запорошенной серой травке, ждали.
— Все тут собрались, — сказал Лалетин.
Вера обвела взглядом темные, словно подернутые копотью лица.
Вот и осуществилось задуманное в прошлом году. Она выступает перед вятскими рабочими. «Надо, чтобы все было понятно», — заволновавшись, подумала она.
Сорвала стебелек лютика, колечком обвила вокруг пальца.
— Совершилась революция. Царя рабочие и солдаты сбросили и посадили под арест. Новая власть — Временное правительство — держит в руках руль управления уже четыре месяца, а Россия идет по тому же курсу: продолжается война, крестьяне сидят без земли, горожане — без хлеба. Почему получается так? — начала Вера.
Кузнец подсел ближе к ней, загнул черной ладонью ухо. Кивает головой. Значит, слышит. Вера рассказывает о бессмысленной войне, затеянной для обогащения буржуазии, о том, как относятся к ней большевики. Говорит и смотрит на Лалетина. Чернобородое лицо серьезно, в глазах удовлетворенные светлячки.
Закончить она не успела. Прибежал, загребая разлычившимися лаптями пыль, парнишка в такой же, как рабочие, маслянисто-черной рубахе, мигнул Лалетину.
Василий Иванович разгладил бороду.
— Калашников-то тут. Митинг начинается. Как, пойдем? — и так же испытующе взглянул на Веру. В глазах — тревога.
Она растерла в ладонях стебелек травы...
— Я думаю, надо пойти, — голос звучит ровно. Она подготовила себя и к выступлению, и к спору.
— Война до победного конца — это высшее проявление патриотизма! — раскатывается под стеклянными сводами механического цеха голос оратора. Это тот самый, что председательствовал на социал-демократическом собрании. Голос трубный, из-под шишковатого лба глаза глядят уверенно.
— Кругло говорит, — проталкиваясь с Верой к деревянному помосту, шепчет Лалетин.
— Прибывшие в запломбированном вагоне большевики и сам Ленин подкуплены агентами Вильгельма! — летят в толпу гулкие слова.
Лалетин морщится.
Потом вдруг напускает на умное лицо простоватое любопытство:
— Я помешаю... Интересуюсь, а как это узнали?
Калашников жевнул твердыми губами, свел к переносице брови и невозмутимо бросил:
— Узнали от людей, которые это видели и доподлинно...
— Даже свидетели есть? Очень занятно, а кто такие?