— Ауфштеен, шмуциг швайн!
Грязная свинья… Не превосходство победителя, не арийское высокомерие породили эти слова. В них прозвучала обыкновенная человеческая гадливость. Будто клеймо выжег. «Не убил — и на том спасибо. Брань на вороту не виснет», — вытравливал Егоров припечатанное. Но тавро держалось в памяти, вызывая стыд и отвращение к себе.
Тяжело думалось, до головной боли… Нет, не свинья ты, Егоров, хуже. Свинья не в состоянии собрать на себя столько грязи, сколько собрал ты. Отмоешься ли?
Не раз подумывал переметнуться к партизанам. Не хватало духу. Когда в батальоне расстреляли нескольких таких смельчаков, решимость пропала вовсе. После разгрома немцев под Курском и сдачи ими Орла и Белгорода опять было навострил лапти, да Алтынов помешал. Не угодил ему чем-то немощный старик Матвеич. Ротный велел отвести его за деревню. И опять Егоров искал себе оправдание. Видит бог, не хотел убивать. Отпустил бы. Сам виноват, старый хрыч, кинулся с костылем…
Совсем было перестал думать о партизанах, но недавно опять накатило. Лежит за пазухой бумажка, обжигает кожу. Не от руки, не карандашом написана — в типографии отпечатана. И подпись солидная — Витебский обком КП(б)Б…
Алтынов отправился пьянствовать к начальнику штаба, вернется нескоро, а вернется — спать завалится. Взять его буланого жеребца, а там только и видели Егорова…
Алтынов, беспомощно сидевший над отчетом о боевых действиях роты, распорядился сочинить что-нибудь. Сочинил бы Егоров, да не то сейчас на уме. Глядел в окно, ждал, когда уедет с Дубенем его постылое, безграмотное благородие. Обождав для верности полчаса, извлек листовку. Три дня таскает ее, не раз читал. Может, подтолкнет, придаст смелости.
Волглая, слиплась от пота. Развернул, расправил.
«Казакам и солдатам сформированных немцами частей.
Обманами и угрозами немецко-фашистские захватчики завлекли вас в свои сети… Мы говорим вам прямо и открыто: находясь в рядах воинских частей, служащих немцам, вы делаете большое преступление перед Родиной… Однако вы можете получить от Советской власти прощение и восстановить честь патриотов нашей Родины себе и своим семьям, если немедленно уйдете от немцев и будете честно служить своему народу… Благоразумно поступили товарищи из 825-го батальона, сформированного немцами из военнопленных. Они, перебив гитлеровцев, установили связь с партизанами, и все 1016 человек со всем своим вооружением — 680 винтовками, 130 автоматами, 24 пулеметами, 8 минометами и 6 орудиями — перешли на сторону партизан и вместе с ними беспощадно громят проклятых гитлеровцев. Не верьте фашистским брехунам о том, что партизаны и Красная Армия расстреливают всех, кто перешел на их сторону.
Партизаны и Красная Армия примут вас и сохранят вам жизнь, и вы вместе с ними, как равные, будете бороться против общего врага».
Сохранят вам жизнь… Будете бороться… Егоров — не армейский первогодок, в кадровой служил. В печенках сидела Военная присяга, понимал, кому могут, а кому не могут сохранить жизнь. Но и наврать с три короба можно. Ну, был в карателях. В боях, скажу, не участвовал. Лошадь ротного чистил, сапоги ему, паразиту, ваксил, Жратву готовил… О Матвеиче никто не знает, в батальоне все на Алтынова думают. У него наган из кобуры легко вынимается… Поусердствовать, угодить партизанским начальникам… Получить справку, с нею — в другой отряд… Придумает что-нибудь…
Стал рыться в канцелярских бумагах. Но какие в роте секретные приказы! В штаб батальона бы пробраться, там спереть… Черта с два проберешься. Охранники, как один, на Дубеня похожи. Правда, он, Егоров, возле господ отирался, кое-что может рассказать партизанам. Какая и в какой деревне рота стоит — знает. Количество сабель… Сказал тоже — сабель. Если из десятка хоть у одного есть шашка — уже хорошо. Да и те едва ли владеть умеют ими. Больше для форса носят. Вот курам головы отсекать умеют — это да.
Ничего не скроет, как на духу выложит…
Егоров долго слонялся возле дома, вспоминал, кто сегодня дозорными на дорогах, придумывал, что сказать им. С дозорными, пожалуй, обойдется. Только бы алтыновского жеребца увести. Скажу — перековать надо, и уведу. Можно и на своей кобылке, да на ней далеко не ускачешь. На ней только воду возить.