— Вот и ладно, — заключил Михаил. — Работы невпроворот.
Ивана все не было, молчанка в доме стала тягостной. Налили по стакашку. Михаил сказал Андрону:
— Детсад расширяем, к школе пристрой делаем. — И пошутил, как мог: — Рожают и рожают бабы. Мужиков-то в деревне — по пальцам пересчитать, а тут даже вдовые рожают. От довоенных зачатий, наверно.
Напраслину нес Михаил, у одной только вдовушки подрастал прижитый в городе сынок. Согнал улыбку, спросил брата:
— Пойдешь ко мне в бригаду?
Андрон сидел хмурым, глазами ни с кем не встречался, даже с женой. Михаил продолжал думать о своем, исправил сказанное:
— Что спрашивать — пойдешь или не пойдешь. Все равно тебя больше никто не возьмет. На бригадах одни фронтовики.
У Андрона взбугрились скулы, тягуче молчал. Люба, пристально изучавшая отца, после второй рюмки захмелела, ушла к себе и, упав на кровать, поскуливая, ревела в подушку. Тоня встряла в разговор, похоже, не к месту:
— Я бы тебя, папа, нипочем не признала. Фотку бы хоть оттуда прислал.
Андрон и на нее не взглянул, скосоротился едко:
— Фотку тебе. Там у нас фотоатялье на каждом углу… — хотел добавить: «с пулеметами на вышках», но осекся. Зачем такое девчонке.
Охваченная неловкостью, Тоня подалась к сестре. Андрон, кипевший желанием ответить Михаилу, нашел уместным сделать это теперь.
— Выходит, только ты мне можешь дать работу? По-родственному, по блату? Так? А я и к тебе не пойду, пошлю подальше. Понял?
— А куда ты денешься? — холодно-спокойным вопросом возразил Михаил.
Сейчас Андрон смотрел прямо в глаза брата, смотрел жестко, враждебно. На какое-то мгновение показалось, что говорит не с братом, а с ненавистным ему капитаном Мидюшко, ненавистным до зубного скрежета, В сию минуту Андрон Алтынов был таким, каким бывал там, в обществе господина Мидюшко, в той жизни, о которой никому не следует знать. Надо врать, врать и врать, даже в гробу, иначе выкинут оттуда и на помойке зароют.
С усилием избавился от наваждения, тяжело дыша, ответил на вопрос брата:
— Найду, куда деться. — Вынул из-под стола кулачищи, сжимая и разжимая их, сказал: — Вот это и в городе понадобится.
— Эвон что! В город собрался, — продолжал хладнокровно колоть его Михаил. — Ждут тебя там, все глаза проглядели. Будешь жить, где милиция укажет, да еще присматривать за тобой станут.
— В городе милиции поболе, пусть присматривает, коли охота.
Андрон сидел грузно и, казалось, с большим трудом удерживая голову, непомерно разбухшую от всяческих мыслей. Редкие, побитые сединой рыжеватые волосы, влажные от пота, не могли прикрыть отчетливо обозначившейся лысины. Тяжелая рука лежала на скатерти. Дьявольски сильные и оттого неловкие в движениях пальцы пытались ухватить торчащую из полотна нитку. Михаил, глядя на него, напрасно тщился найти в себе давнее, из детства, чувство жалости к младшему брату, но не находил. Оказывается, есть такое, отчего перегорают и кровные нити.
— Рассказал бы, как у тебя все это, — примирительно попросил Михаил.
Андрон все же ухватил нитку, потянул, заморщинил скатерть. Не стал расправлять, разлил по стаканам оставшееся в поллитровке. Выпил в одиночку, проговорил досадливо:
— Как, как… Закакал…
И вдруг, обожженный страхом, метнул настороженный взгляд на Михаила. Тот, увлеченный своим стакашком, не приметил странного всполоха, приметила измятая страданием Анастасия Петровна, и это необъяснимое состояние мужа понудило ее ужаться.
В причине током ударившего страха не сразу разобрался и сам Андрон. От слов, самим произнесенных, в глубине сознания сработала какая-то защелка, как от близкого взрыва унизительно похолодело под ложечкой, тело покрылось противным липким потом. «Как, как… Закакал…» Не его это слова. Давно-давно сказал их другой человек, сказал ему, Андрону Алтынову. Именно в те дни, когда началось то, о чем спрашивает сейчас брат Михаил.
Сержант… Забылась фамилия. Ленька, Ленька… Смирнов вроде бы. Да, Смирнов. Ленька Смирнов…
Алтынов шумно выдохнул задержанный в груди воздух. От одного сознания, что не забыл фамилии, стало свободнее на душе. Объясни попробуй — почему свободнее, когда надо было забыть не только фамилию сержанта, но и события, связанные с ним, и все, что потом происходило.
Переборов подступившую на короткое время слабость, прохрипел:
— Так вот и было… Ранило тяжело. Взяли. Лагерь за лагерем. К генералу этому уж потом, в сорок пятом. Думал, подкормлюсь — и сбегу…
3
Две первые строки после служебного грифа, исполненные прописными буквами, можно прочитать и не отставляя руки далеко:
«Управление Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР по Свердловской области. Генерал-майору Ильину А. В.».
Внизу на поле, свободном от машинописи, каллиграфически четкая резолюция начальника управления тоже читалась хорошо:
«Тов. Дальнову П. Н. Прошу переговорить».
Разбирать текст невооруженным глазом, тем более строчной, Павел Никифорович Дальнов не решился. Возле чернильного прибора лежал пластмассовый футляр. Недоуменно посмотрел на него — будто не на свою, на чужую, случайно попавшую сюда вещь. Все еще не хотелось верить: сорок пять, и на тебе — дальнозоркость, старческая хвороба. Непривычно водрузил очки на переносицу. Строки, перетолмаченные шифровальщиками на общедоступный язык, прочитал дважды:
«12 июня 1955 года неподалеку от села Кахабери Батумского района Аджарской АССР при попытке уйти за рубеж нарядом пограничной заставы задержан некий Сомов, 1935 года рождения. На изъятом у него листке бумаги обнаружена запись: «Трабзон. Сибирские пельмени. Алтын Прохору». На допросе по поводу этой записи Сомов показал, что в случае успешного перехода границы он должен явиться в корчму «Сибирские пельмени» в порту Трабзона, спросить Прохора (Мидюшко Прохора Савватеевича) и передать привет от Алтына (Алтынова Андрона Николаевича). Последний, со слов задержанного, — уроженец города Верхняя Тавда Свердловской области. По полученным нами сведениям, Мидюшко в прошлом — капитан Красной Армии, в июне 1941 года добровольно перешел на сторону гитлеровцев, служил на командных должностях в 624-м карательном казачьем батальоне германских вооруженных сил. В 1946 году из американского лагеря для военнопленных отбыл в США. Обстоятельства его появления в турецком портовом городе пока не выяснены. Сомов показал также, что за совершенное им преступление (воровство) он отбывал наказание в Чуньском ИТЛ совместно с Алтыновым, который, освободившись, в декабре прошлого года выехал в Свердловскую область. В случае подтверждения показаний Сомова в этой части прошу организовать необходимую проверку Алтынова и о полученных данных поставить нас в известность.
Павел Никифорович поворошил в памяти все соприкасающееся с Алтыновым и ничего существенного, за что можно было бы зацепиться, не вспомнил. «В случае подтверждения показаний Сомова…» Подтверждаются показания Сомова. Действительно, Алтынов Андрон Николаевич, 1911 года рождения, отбывал наказание в сибирском исправительно-трудовом лагере. Осужденный в июне 1945 года за измену Родине, вышел на свободу, ввиду зачета нескольких месяцев, чуть раньше определенных ему десяти лет — в декабре прошлого года. Живет в Верхнетавдинском районе нашей области, работает в колхозе.
Армия, контрразведка которой занималась власовцем Алтыновым и где он был судим военным трибуналом, расформирована, поэтому возникли некоторые трудности и документы отыскались не сразу. Но теперь папка, прошнурованная и пронумерованная от первой до двести шестьдесят седьмой страницы, лежит в его сейфе — сейфе начальника оперативного отдела УКГБ подполковника Дальнова.
«…прошу организовать необходимую проверку Алтынова и о полученных данных…» Поведение Алтынова пока не вызывает тревог у органов госбезопасности. И в месте с тем… Вот же, черным по белому: привет Прохору Савватеевичу Мидюшко от Алтынова Андрона Николаевича. Конкретному лицу от конкретного человека.