— Меня слушаешь, а радио?
— Что случилось? — встревожился Дальнов.
— В последних известиях сообщили об успешном выполнении плана промышленностью Белоруссии за полугодие.
— И ты позвонил, чтобы выразить свои восторг?
— Не совсем так.
— Надеюсь. Только не тяни.
— Интервью давал министр, фамилия которого — Калинин.
— Короче можешь?
— Фамилия — Калинин, звать — Петр Захарович. Это бывший начальник Белорусского штаба партизанского движения. Но дело не в этом. Просто некая психологическая связь. Его имя напомнило имя другого — Стулова. Иван Андреевич Стулов был секретарем Витебского подпольного обкома партии и одновременно членом военного совета нашей армии. Все, касаемое Брандта, шло через него… Может, от Стулова шагнем к предателю Мидюшко?
— Где сейчас Стулов?
— Не знаю. Возможно, до сих пор в Белоруссии.
— Проинструктируй следователя на этот счет. Кого думаешь послать?
— Не решил еще.
— Направь Ковалева. Если уж за следователем первая скрипка, пусть ею будет Ковалев, мой Новоселов капризен, когда однокашники командуют. С Ковалевым — друзья, в два цепа хорошо молотить будут.
Орлов уже думал о Ковалеве. Начав работать в органах госбезопасности, тот, в отличие от многих следователей со студенческой скамьи, в практику окунулся сразу по масштабным делам. Не на первых ролях, конечно, но в разоблачении агентуры, которую бывшие союзники пытались насадить в промышленных районах Урала, приобрел значительный чекистский опыт. Имея это в виду, Николай Борисович сказал Дальнову:
— Ковалев не умеет командовать, он умеет работать.
— Вот и прекрасно!
— Так-то оно так, да… Белоруссия душу ему слишком ранит. Посылал недавно в те края. Вернулся сам не свой. На тамошнее небо, говорит, смотреть не могу, сердце — в клочья.
— Из-за брата?
— Василий Григорьевич ему не только братом, но и за отца был.
— Парень мужественный, ему-то, считаю, под силу поработать в кровавом прошлом. А вообще — смотри. Тебе виднее.
— Посмотрю.
О Василии Григорьевиче как об отце, может, сильно сказано. Василий Ковалев старше Александра всего на шесть лет. Но было достаточно и этого старшинства, чтобы мальчишке, оставшемуся без отца в годовалом возрасте, иметь достойный предмет подражания. Сыновние чувства — часть человеческой сути, они возникают и у сироты, если есть кому возбудить их.
В годы войны боевой летчик Василий Ковалев сражался с врагом в небе Белоруссии. В этом же небе, испытывая новые машины, погиб прошлым летом.
19
Новоселов и его жена Таня собирались в дорогу. Участие Юрия в сборах состояло из сплошных советов: что необходимо взять, куда и как положить необходимое. Когда сам взялся укладывать, подозрительно исчезла самая ценная вещь из гардероба жены — купальник. Купальник привезла ей подруга, вышедшая замуж за лейтенанта, который служил в Группе войск в Германии. Роскошный подарок отыскался, но стали теряться вещи Алешки. Татьяне Ивановне надоело дурачество мужа, и она усадила его по другую сторону стола.
— Сиди и не двигайся, пока чемодан не будет заперт на ключ.
Юрий взял Алешку на колени, изогнулся дугой, прижался щекой к нежной щеке сына. Грустно. Сколько таких разлук — не сосчитать, а все равно каждая — как первая.
Не выпуская Алешку, запел дурашливо: «Дан приказ: ему — на запад, ей — в другую сторону…» Таня тенорком подхватила: «уходили комсомольцы на…» и тут же ойкнула:
— Юра, у меня комсомольские за июль не уплачены.
— До вечера времени много, уплатишь.
— Пожалуй, — согласилась Таня и снова: — «…уходили комсомольцы на гражданскую войну». С чего в твою голову пришла эта песня?
— Как с чего? Мне приказ — на запад, тебе в Махинджаури. Совсем в другую сторону.
— Не на войну же едем!
— На самую настоящую. Ты и Алешка с морем воевать будете, а я эту гадину…
— Опомнись! — в отчаянии воскликнула Таня.
Но было уже поздно.
— А что такое — гадина? — немедленно спросил Алешка.
— Кх-хм… Ну, это… — изворачивался папа. — Так нехороших людей называют.
Мама поспешила ему на помощь.
— Гадинами, Алеша, называют змей. Это плохо. Ты не говори так.
Алешке не все ясно, требует уточнений:
— Вовка нехороший. Мое колесико сломал. Он гадина-змей, да?
— Але-е-ша-а… — простонала Таня и осуждающе посмотрела на мужа. — Лучше бы ты, Юрий Максимович, язык себе откусил. Ляпнет где-нибудь там — со стыда сгоришь.
Расстроенная, отправилась на балкон, где в ожидании утюга подсыхали полотенца и бельишко сына.
Балконами пятиэтажный дом выходил на тихую улочку, буйно заросшую неприхотливыми и мусорными в период цветения тополями. Их густые кроны достигали верхних этажей. Там воробьи проводили свои собрания и митинги, пробуждая в обленившихся кошках кровожадный инстинкт предков. Внезапное появление человека вспугнуло очередное пичужье сборище, и оно с недовольным чивиканьем ссыпалось в пропыленный газон противоположной стороны, где еще сохранялись бревенчатые дома екатеринбургской поры. Но и тут не было покоя. Ржаво скрипнула калитка, согнала настороженных воробьишек и оттуда.
— Светланка, со двора ни шагу! Скоро вернусь! — услышала Таня повелительный голос женщины и тут же увидела ее. Это была Альбина Потапова, с которой познакомилась, когда еще «гуляла» со студентом юридического института Юрой Новоселовым. Альбина — бухгалтер школы, где, по всей видимости, начнет нынче учиться их Алешка.
Хотела окликнуть подругу, но сдержалась. Обстановка для разговора не очень-то подходящая. Но Альбина заметила Таню, громко спросила:
— Ну как, Новоселовы, собрались?
— Собираемся. Да ты заходи, а то я отсюда — как муэдзин с минарета.
— Некогда, Таня. К папе спешу.
Татьяна Ивановна смотрела вслед Потаповой, и что-то удушливое подступало к горлу. Оставалось только расплакаться. Отыскивала бельевые прищепки и снимала просохшее белье на ощупь.
К папе… Слабея, Таня опустилась на Алешкин фанерный стульчик, уткнулась лицом в теплую, прогретую солнцем махровую простыню.
Встретилась Таня, а потом и подружилась с Альбиной Потаповой в госпитале инвалидов Отечественной войны, куда ходила с Юрием навещать Максима Петровича Новоселова.
Отец Альбины, Олег Родионович, жив и сейчас. Но, господи… Можно ли назвать жизнью это медленное угасание, растянувшееся на годы! Тяжело контуженный, он прожил в семье совсем немного. Паралич ног — и госпитальная койка. Время от времени все же возвращался домой. Родные всячески поддерживали его, стремились улучшить положение. Но недуг не отступал. А тут новый удар — умерла жена. К страданиям физическим добавились душевные муки, давило сознание, что он в тягость молодым.
В тягость или не в тягость, но Альбина с мужем от чистого сердца обихаживали его: кормили, одевали-раздевали, купали, укладывали в постель. Олег Родионович настоял на своем — лег в госпиталь. Пожалуй, не сам настоял, а перестал противиться настоянию врачей.
Альбина с мужем ежедневно навещали Олега Родионовича. Но он уже не узнавал зятя, принимал дочь за покойную жену, а то и вовсе безучастно смотрел на обоих. Теперь атрофия прихватила и прозрачные, исхудавшие руки; обрекая на жалкое прозябание, подступала и к мозгу.
Недобрые языки осуждали: вот, дескать, нынешняя молодежь — избавились от старика, умирать в больницу уложили. Несправедливо это! Пытались взять домой. Но больному требовался ежечасный и профессиональный медицинский уход. Выписать его не позволили. Только госпиталю под силу оттягивать безжалостный приговор войны.
…Недоумевая, что задержало Таню, на балкон вышел Юрий Максимович, встревоженно посмотрел на заплаканную жену. Таня поспешно вытерла лицо охапкой стираного белья, поднялась, прислонилась к мужу.
Она не знала подлинной цели командировки, но догадалась: и эта поездка Юрия связана с розыском.
Косясь на открытую дверь балкона — не услышал бы Алешка, умоляюще попросила:
— Юрочка, постарайся… Постарайся, милый, найди эту… гадину.