— Верно, Александр Львович, чекист я.
— Что? — встрепенулся Брандт. — Разве я сказал…
— Нет, не сказали. Вы подумали, Александр Львович, и не ошиблись. С той стороны я. Вон сколько отмахал, чтобы с вами повидаться. Ценить надо.
«Да что он, мысли читает?» — окончательно струсил редактор «Нового пути». Вон полицай с карабином, знакомый вроде. Ну да, Сенькой кличут, Сенька Матусевич. Где-то тут на Стеклово живет. Закричать разве?
— Не надо кричать, Александр Львович. Не успеете рта раскрыть, как я вгоню в вас половину обоймы, — подавляя прищуром, предупредил ясновидец. — Оружие беззвучное, никто не услышит. Уйду, а вы тут на ограде висеть останетесь. И не подойдет никто. Будут думать: опять господин редактор в дымину пьян, желудок очищает. Печень болит, а вы пьете, Александр Львович. Зачем?
— Что вы от меня хотите?
— Узнать для начала, почему вы, образованный, мыслящий человек, стали фашистским лизоблюдом?
— Послушайте, вы… — оскорбился Брандт. — Шли бы своей дорогой, пока не поздно.
— Ну-ну, без угроз. Что касаемо дороги… Всю жизнь своей дорогой иду… Так что же подвигло вас на измену? Национальные чувства? Зов крови? Жажда чинов, которых не дала Советская власть? Может, тоска по дворянским почестям? Еще бы — внук какой-то шишки в министерстве царя Николая. Зачем вам эта чужая, нафталиновая слава? У вас своей хватало. Не родовой — по наследству. Собственной. Учителя Брандта республика знала. Не за чины чтили, а за то, что — учитель. А для германских немцев вы и при высокой должности всего-навсего фольксдойч. Менее презренный, чем русский, но тоже раб. Пьяный солдатишко вам плюху отвесил, а вы и пожаловаться не посмели.
Ни в какие сверхъестественные силы Брандт, конечно, не верил, оставалось поверить в силу вот этих чекистов. Говорит о нем, будто всю жизнь рядышком прожили. За десятки верст в город приперся, где на каждом шагу — смерть. У него, Брандта, живот от страха стянуло, а этот — хоть бы хны. Будто у себя дома…
— Да, мы дома, Александр Львович, — продолжал собеседник нагонять на Брандта мистический ужас. — Фашисты забрались в наш дом, убивают, грабят, строят загоны для рабов, и вы тут как тут — в роли шестерки. Отвечать ведь придется всей банде — и главарям, и прислужникам. Или уверовали, что прежняя власть не вернется? Германия превыше всего! Тысяча лет процветания рейха! Так? Хоть себе-то не врите, Александр Львович. Ума-то еще вроде не пропили. Весь мир против фашизма, даванем — одна сырость останется. Как же вы потом? А я вам выход даю.
— Какой?
— Стать человеком.
— Работать на вас?
— Ого! Жаргон гестапо не чужд вам. У советской контрразведки зовется иначе — честно служить своему народу. Не глянется — русскому народу, подразумевайте — немецкому народу. Гитлер — не народ. Очухаются люди от угара — всю жизнь проклинать его будут.
Брандт слушал и боковым взглядом следил за прохожими. Ни одного немца! Как в землю провалились, черт бы их побрал… Вынул часы из жилетки. День закругляется, приближается к пяти. Пора бы как-то и тут закруглиться, с этим непрошеным визитером, скоро Прохор Савватеевич придет, неловко будет…
Прохор Савватеевич… Прохор… Как он мог забыть о нем. От новой мысли музыка в душе заиграла, даже в боку чуточку отпустило.
— Простите, не знаю, как называть вас, — учтиво обратился к незнакомцу.
— Если желательно с именем-отчеством… Допустим, Иван Иванович. Устроит? Правды я вам все равно не скажу.
«Тебя бы в подвал политехникума, к молодчикам СД. Начнут суставы выламывать — не это скажешь». Глянул в глаза мнимого Ивана Ивановича и внутренне поежился: «Черта с два такой скажет».
— Иван Иванович, может, пройдем ко мне? — робко предложил Брандт. — Не на шутку — печень, а встреча с вами, сами понимаете, — не лекарство. Ни одной таблетки с собой. Тут недалеко.
— Пролетарская, четырнадцать. Жена — у тестя, домработница в деревню укатила…
— Вот видите. И засады нет. Не бойтесь.
— Бояться, конечно, не дело, а вот поостеречься в нашей работе всегда следует. — «Иван Иванович» задумался ненадолго, Кивнул Брандту. — Идемте. С утра ни крошки во рту. Накормите?
— Что за вопрос!
— Без крысиной отравы? — усмехнулся «Иван Иванович».
Приободрившийся Брандт тоже соизволил улыбнуться:
— Иван Иванович, я же не ребенок. Уверен, что вы не один. Помощники, надо полагать, каждый шаг фиксируют. А мне жить хочется.
— Разумное желание, Александр Львович. Не забудьте о нем в нашей дальнейшей беседе.
30
Дом старинный, на шесть комнат. Дверь Александр Львович отомкнул своим ключом. Входя в столовую, гость сразу приметил: стол накрыт уже, причем на две персоны. Брандт кожей учуял, как тот насторожился, но быстро нашелся:
— Жена к обеду ждала, а сама — к тестю.
— Может, не жена? Натальюшка? — подмигнул гость.
— Вот уж это вас не касается.
— Что верно, то верно, — спокойно согласился «Иван Иванович», оглядывая хоромы редактора. Увидев на журнальном столике газеты, подошел к нему. Комплект газеты «Новый путь» лежал аккуратной стопкой.
Брандт прислушивался — не раздастся ли звонок входной двери, и искоса поглядывал на грозного гостя. Будет листать газету или нет? Листает. Даже читать взялся.
«Иван Иванович» пробежался по какой-то заметке, осуждающе помотал головой, сказал с укором:
— О Михаиле Ивановиче такую срамотищу… На какой помойке откопали этот гнусный анекдот? Вроде бы вы культурный человек, Александр Львович, и на́ тебе… Как базарная торговка.
Срываясь на фальцет, Брандт стал доказывать, что русские журналистские кадры на немецких дорогах не валяются, приходится довольствоваться тем, что есть под рукой. И вообще, он не цербер. Если сотрудникам хочется лить помои на всесоюзного старосту, пускай льют. Иного они не умеют.
— На кого же рассчитана ваша газета, Александр Львович?
— На самый широкий круг читателей: рабочих, крестьян, интеллигенцию, — спесиво поднял Брандт подбородок.
— Че-пу-ха… Ее читают только искариоты из так называемой службы порядка. Да и то, когда сидят за амбаром на корточках. У интеллигенции, у крестьян, у рабочих, кроме желания проломить булыжником редакторский череп, ваша газета ничего не вызывает.
Брандт, сжигая оскорбление, опрокинул две рюмки подряд, «Иван Иванович» заткнул пробку обратно в коньячное горлышко, убрал бутылку под стол.
— Больше не прикасайтесь. Без меня — хоть бочку.
Брандт хорохорился:
— Мне обещают месячную поездку по Германии. Я напишу цикл статей, которые никого не будут обливать грязью. Я расскажу о Германии, ее истории, культуре…
— О какой истории, Александр Львович? О том, как в тринадцатом веке Тевтонский орден крушил ребра балтийским племенам — пруссам и захватывал их земли? Как Прусское герцогство становилось юнкерским государством? Потом — фашистским? О культуре грабежей и насилий? Если об этом, то — благословляю.
Александр Львович падал духом и поглядывал под стол — на коньяк. «Иван Иванович» отвергающе мотал головой.
Брандт — не боевой офицер, а что не контрразведчик, то и говорить нечего. Но сообразил все же, что поспешная капитуляция, тем более согласие на сотрудничество с советской военной разведкой ничего, кроме настороженности, у профессионала не вызовет. Потому ничем не обнадежил «Ивана Ивановича». Ценной информацией он не располагает, и будут ли подходы к ней — увы! — не знает. И вообще, что потом? Допустим, союзная коалиция, как утверждает советская пропаганда, разгромит Германию, Брандту позволят вернуться в школу. Опять рядовым учителем? Да и веры нет, что теперешний грех забудут. Не-е-ет, надо подумать Брандту, крепко подумать. Если не хватит решимости, пусть «Иван Иванович» не обессудит. Брандт будет жить прежней жизнью. Об этой встрече, разумеется, он никому ни слова. Языки своим газетирам несколько прищемит, сам прекратит гастроли с чтением лекций…