Я жалел, что не смог поговорить с Олегом по-настоящему. Часами сидел на берегу, ждал…
Бой начался ранним утром. Стреляли совсем рядом, возле болотины.
Пулемёты били ещё громче, чем в Горбове в ту огненную ночь… Нам выбило стёкла, пули так и стучали по стенам. Мать схватила Серёгу, я бросился следом. Сбежали под берег озера, мигом добрались до леса.
Бой закончился, но люди — в лесу оказались стар и мал — долго не решались выйти из чащи. Наконец встала наша мать, позвала Матрёну и тётю Пашу Андрееву.
Вернулись «разведчицы» сами не свои.
— Партизаны убитых зарывают. Мальчик погиб, совсем маленький. — У матери перехватило горло, и она смолкла.
— Говорят, метко стрелял, — сказала вдруг тётя Паша. — А и самого пуля нашла.
— Кто погиб, какой мальчик? — бросился я к матери в испуге.
— Олег из Первого полка, разведчик…
Ко мне подошла тётя Паша, положила на плечо горячую руку.
— Отчаянный полк, вот и потери тяжёлые…
На другой день я отправился на место боя. Сперва вышел к немецкой позиции — в траве лежали зелёные гильзы, металлические ленты от пулемёта, гранатные «барашки» и картонные коробки из-под патронов. Пахло чужим, неприятным. И на каждом шагу бурые пятна, бинты.
Партизаны наступали с еловой гривы. Иглица была сплошь усыпана золотистыми гильзами, я шёл по звону. Поднял кольцо от гранаты, надел на палец. Оступился, попав ногой в воронку… Убитых не было, но я чувствовал дыхание смерти, её запах.
Вот и песчаный холмик, гильзы в песке. Догадался: закопаны партизаны.
Вместе со всеми — Олег. Я не мог представить его мёртвым, но не мог и — живым. Олег словно бы растворился в песке, траве и хвое…
Саша Тимофеев говорил, что убили Олега под кривой елью… Я нашёл страшное место, замер. Возле корневища ели что-то светлело. Я наклонился, поднял обойму с патронами, спрятал за пазухой в надежде на то, что и мне дадут оружие.
НА КРАЮ ПРОПАСТИ
Я не боялся, когда стреляли. Страшно становилось, когда стучали в дверь — резко, властно, прикладом, сапогами. Кто только не врывался в деревню: полицейские, егеря, эсэсовцы, снятые с фронта пехотинцы.
Хуже всего было по ночам. На столе чадила плошка; узенькое, что ивовый лист, пламя вздрагивало, металось, словно бы на ветру. Гудело в трубе, дуло из всех щелей. Казалось, вот-вот огонь погаснет. И жизнь наша была как это слабое пламя…
Зимой и свои, и чужие были в белом; под капюшонами не видно, что на шапке, — орёл или багряная лента. Полицаи обязательно говорили, что они — партизаны. Бывало и наоборот. Приходилось угадывать.
Партизаны курили махорку и самосад, полицаи доставали из карманов нарядные коробки сигарет, пачки душистого табака, который они называли «шапшал». Партизаны при детях боялись проронить бранное слово. Одежда врагов пахла карболкой и ружейным маслом, одежда партизан — лесом. Партизаны садились поближе к печке, радовались, когда мать предлагала молоко. Полицаи спрашивали про самогон, бранились…
Хлопала дверь, и в дом врывались страх и мороз. Я затаивался на печи, Серёга прижимался к матери.
Партизаны приходили за помощью. Им нужен был проводник. В лесной и холмистой нашей местности не помогали даже подробнейшие карты. Приходили часто: дом стоял возле самой дороги. Мать уходила, возвращалась нескоро.
Партизан летом стало больше, и к нам они стали приходить почти каждую ночь. В ту ночь почему-то постучали не в дверь, а в окно. Мать открыла дверь, вошли двое. В одном я даже в полутьме узнал Митю Огурцова. Второй партизан был незнакомым.
— Буди старшего, — сказал Митя. — Есть дело.
— А он и не спит. — Мать улыбнулась, прибавила огня.
Спали мы одетыми, и через минуту я был у стола, на котором устроились партизаны.
— Садись, мужик, — предложил Митя. — Ну, вырос. Будто за уши тянули!
Незнакомый партизан, достал из полевой сумки пёструю карту.
— Покажи нашу деревню, — весело попросил Митя.
Я легко нашёл кружок, возле которого было голубое пятно — озеро. Тоненькой ниткой вилась по лесу Лученка. А вот и Усадино, хутор Горбов. Даже болотина была обозначена на карте.
— Слушай и запоминай. — Голос незнакомого партизана стал строгим. — Надо сходить сначала в Усадино, а потом в деревню Носова Гора. Вот она, за моховым болотом. В обеих деревнях стоят немецкие кавалеристы. Надо узнать, много ли их, как вооружены.
— У тебя есть дружки в этих деревнях? — спросил вдруг Митя.
— В Усадине есть, в Носовой Горе никого не знаю…