Пленные наконец увидели нас. Даже работать перестали. Лицо одного из парней показалось мне знакомым. Как и лицо бородатого мужчины. Но отца — я немного успокоился — среди пленных не было…
С противоположного конца котлована к нам уже бежал конвоир. На измождённых лицах людей, что были рядом, робкой надеждой горели глаза. Мать скинула с плеч мешок, быстро развязала. Все четыре каравая полетели в котлован, пропали в толпе, там же оказалась и полстина.
Я не решился бросать яйца, подбежал к обрыву, лёг, протянул корзину бородатому. Тот замешкался, и яйца, что белые снежки, покатились по сырой глине котлована. Их хватали, прятали в одежду.
Конвойный был уже рядом. Закричал, ударил мать прикладом карабина. Мы побежали. Даже оглянуться не хватало смелости…
В себя мы пришли лишь на берегу реки.
— Вот и сходили за солью, — покачала мать головой. — Да что соль, без неё солоно!
Надо было возвращаться домой. Хотелось есть, но торбу с харчами мать тоже успела бросить в страшную яму.
— Ничего, — сказала мама. — В лесу ягод наберём. А идти будет совсем легко.
НОЧНОЙ СЕНОКОС
Целую неделю шли бои. Один за другим в нашу округу врывались карательные отряды. У партизан не хватало патронов, но они не отступали. Люди говорили, что фашисты хотят выжечь всю местность и, зная об этом, партизаны будут держаться до последнего. Даже автоматчики били порой одиночными, а немцы огня не жалели. Горели омёты соломы, подожжённые зажигательными пулями. Над лесом кружили самолёты, стреляли во всё живое.
Деревни казались вымершими. В хлевах мычали недоеные коровы, в лесу осыпались переспелые ягоды, глохла росистая отава.
Наконец каратели отступили. Вечером над озером стоял туман.
— Мама, мама, — заволновался братишка. — Смотри, на озеро облако упало.
Вдруг я услышал знакомый звук, похожий на тектанье дятла. В деревне отбивали косы. По улице прошли одетые по-покосному Таня Павлова и Нина Андреева. Долетел громкий голос тёти Паши. Как и всегда, она что-то кому-то приказывала, кого-то несердито бранила. У нас снова был колхоз, и тётю Пашу выбрали бригадиром нашей бригады.
Всё было как до войны. На коротком собрании решили как можно больше заготовить сена, стога спрятать в лесу. Иначе нечем кормить скот, деревенских и партизанских коней. Отавы — море. А покосишь ли? Самолёты-разведчики чуть ли не задевают крыши. Снова могут прийти каратели, будет бой… «Нет, — вздохнул я, — какой уж там сенокос!»
Спать я лёг рано, но сон не шёл. Вспомнились вдруг предвоенные дни. Для жителей северных деревень пора сенокоса — праздник. На поле выходят всей бригадой, как бы одной семьёй. Каждый старается не ударить в грязь лицом. Ни вина, ни браги на сенокос не берут, лишь бутыли с молоком, заткнутые пучками соломы. Все нарядны, и у каждого брусочница, сплетённая из берёсты…
Я любил смотреть, как косит наш отец. Коса у него всегда была хорошо отбита, оттянута в жгучее жало. Работал отец быстро и весело, но не спешил, обкашивал кочки и муравейники. Косил, будто песню пел. И никто никогда не мог за ним поспеть, как ни старались.
Среди ночи я проснулся. Захотелось пить. Встал, налил в кружку молока. Матери дома не было, постель её была пуста.
«Косят…» — мелькнула запоздалая догадка.
Под поветью висела лишь одна коса, я взял её, выбежал на луг. В тумане слышались негромкие голоса, вжикали косы. Вброд по метровой траве двинулся к лесу…
Голоса становились всё громче. Вверху стыла подтаявшая луна. С сухим треском взлетела стая серых куропаток. Молодых было вдвое больше обычного. Видно, в одном из выводков погибли родители и птенцов приняли в свою семью соседи. Стая отлетела к озеру, села за кустами.
Вот и покосное поле. Цепью, будто в атаку, шли по ложбине косцы. Вместе с жителями нашей деревни были и партизаны. Они пришли на работу с оружием. Смутно белели девичьи косынки. Пахло цветами и шмелиным мёдом.
Первым по лугу шёл Андрей Павлов, он всего три дня назад стал партизаном, за спиной у него чернел трофейный автомат, на боку висела сумка с патронными магазинами. Чуть отстал от дружка Митя Огурцов, но было похоже, что перегонит: косил отчаянно, шёл напролом.
В середине ряда была мама: в лучшем своём платье, в цветастом старинном платке. Я встал последним — следом за девушками, которые больше смотрели на парней, чем косили.
Таня Павлова вдруг запела тонким пронзительным голосом: