— Мама!.. — вскрикнул я слабеньким голосом.
— А-а-а!!! — словно бы эхо, раскатилось по лесу.
На опушке были партизаны, наверное весь отряд. Подоспела подмога. «Ура» кричали справа и слева. Фашисты бежали к противоположному берегу, отстреливаясь на ходу.
«Максим» замолчал: кончились патроны. Я знал, что одной ленты хватает лишь на минуту беспрерывной стрельбы.
Вскоре бой откатился за озеро. Мать хотела меня увести, но я вырвался, бросился к пулемётчику. Это был молодой парень, похожий на нашего Митю. Даже голос у него оказался Митин.
Рядом с пулемётом дымилась россыпь стреляных гильз. Нижние, шипя, втаивали в снег, верхние ещё дышали жаром. Я взял пригоршню гильз, стал отогревать заледенелые руки.
— Иди к пулемёту греться, — весело позвал партизан.
«Максим» и вправду был горячим; в кожухе, налитом водой, булькало, как в самоваре. Я сел на пулемёт, быстро согрелся.
Возле пекарни стояли люди. Зина Тимофеева смотрела на меня так, как будто я совершил что-то невероятное. В глазах мальчишек горела зависть. В деревню возвращались вместе с партизанами из заслона. В сани уложили раненых, их оказалось двое. Один был тяжело ранен, глухо стонал.
Похожий на Митю партизан тащил пулемёт. Я нёс пустые патронные коробки. Увидел на снегу немецкую гранату — серую, с голубым колпачком, величиной с гусиное яйцо, — поднял, положил за пазуху. Шёл не спеша, гордо. Мне даже показалось, что я стал выше ростом.
Я УЧУСЬ!
Партизаны отбросили карателей так лихо, что те не успели сжечь нашу деревню и увести скот. Но ограбить успели, увезли всё, что смогли. Ужинать нам пришлось без хлеба. Долго пили густое парное молоко.
— Хорошо, что картошку не увезли, — несколько раз повторила мать…
Наутро мать ушла по делам, а мы с Серёгой лежали на печи. Там было тепло, пахло сушёными травами, летом. То ко мне, то к брату, ласкаясь, подходил кот Василий, который весь бой просидел в подвале, видимо промёрз. Кот довольно урчал.
Я тоже чувствовал себя радостно, подумывая даже о том, что мне дадут медаль. Правда, я в этом был не очень уверен: Митя Огурцов вон какой храбрый, а без медали. Не надо никакой награды, решил я, пусть лучше дадут подсумок с патронами и карабин. Стрелять я умею, три раза стрелял из малокалиберки. Мать нашьёт мне на шапку красную ленту: выкроит из своей косынки, что спрятала в комоде. Фашисты огромные, неповоротливые от зимней одежды, попадать в них легко, а я маленький, быстрый — попробуй поймай на мушку! Прицелюсь, хлоп — и готово. Весь в медалях буду. Приеду, пройду по деревне с наградами и карабином, мальчишки лопнут от зависти. И Зина Тимофеева посмотрит…
В сенях загрохотало, с шумом открылась дверь. На пороге стоял партизан — весь в снегу, в индеви.
— Такой-то? — спросил партизан строгим голосом.
— Такой-то, — поспешно ответил я.
— В штаб! К командиру! Мигом!
От счастья голова кругом пошла. Вот оно, вызывают… Прыгнул с печки, попал в валенки, схватил шапку и полушубок.
— А меня? — захныкал братишка.
— Про тебя ничего не сказано. Сиди дома!
— Да-а-а-а? — обиделся Серёга и тоже бросился за одеждой.
На улице он никак не мог догнать меня, рассердился ещё сильнее:
— Стой! Стрелять буду!
Партизан не сказал, где находится штаб, но возле дома Тимофеевых стоял часовой с автоматом, и я догадался: командир — там.
Часовой пропустил меня и Серёгу. Мало того, улыбнулся, как самым хорошим знакомым.
В штабе оказалось тесно и шумно: собрались все деревенские ребята. Мне это не понравилось. Если начнут давать медали и карабины, мне может ничего не достаться — прибежал последним. Работая локтями, пробился к столу, к самому командиру. Он оказался не старым. Лицо обветренное, покрытое зимним загаром, на плечах — кожанка, на боку — маузер в деревянной колодке. Можно стрелять с руки, а можно привинтить маузер к колодке, получится штурмовой карабин.
Командир встал, поправил чёрную портупею. Синие его глаза остановились вдруг на мне.
— Ну, что, орёл, не надоело ворон гонять по деревне?
— Надоело… — ответил я машинально.
— Вот и хорошо! Завтра вместе со всеми пойдёшь в школу.
Мы оторопели. Рядом фашисты, идут бои, горят деревни — какие уж тут занятия!
— Школа-то сгорела, — негромко сказал Саша Андреев. — Когда горбовскую комендатуру разбивали…
— Сам был в том бою, — улыбнулся командир. — Знаю. Что ж, будете учиться в пекарне. Хлеб в ней пока что не пекут.
— И учителя нет, — решил не сдаваться Саша.
— Как так нет? А ну, оглянитесь!