Снаряды рвались слишком высоко. Гастелло их не видел. Только цветистые трассирующие строчки зенитных пулеметов проносились по сторонам и исчезали вверху. Однако Гастелло не оборачивался и на них. Его внимание было приковано к земле.
По левому краю аэродрома, следом за разрывами бомб, взметнулось несколько языков пламени. Они казались вялыми и неторопливыми по сравнению с энергичными разрывами бомб.
В этой иллюминации было ясно видно, что вся окружность поля уставлена большими бомбардировщиками.
— Штурман! Правый разворот. Бомбим другую сторону аэродрома.
— Есть!
Сквозь рев моторов Гастелло казалось, что ларингофон доносит до него беззаботное мурлыканье: «Любимый город...» Кто из трех?
Голос штурмана:
— Командир, левее... Так дер... брос...
Снова пошли бомбы. Гастелло следил за тем, чтобы не давать самолету подпрыгивать, словно от радостного возбуждения, когда отделяются бомбы.
Послышался голос стрелка:
— Разрывы зениток справа... Повыше нас.
Голос радиста:
— Разрывы под нами, товарищ командир.
Значит, немцы пристреливались.
— Штурман!
Ответил до непозволительности веселый голос штурмана:
— Полный порядок!
— Все?
— Уходим.
Прожектор зацепил крыло. Луч повис на нем ярким сиренево-серебряным шлейфом.
«Поймали!»
Поток ослепляющего света ударил самолету в лоб. Гастелло задернул шторку, зажмурился. Он ничего не видел.
Все существо Николая переселилось теперь в кончики пальцев, в ступни ног, в аппарат равновесия.
— Штурман! Можете вести меня по прямой?
Ему нужен был поводырь.
Но поводыря не было.
— Я тоже ослеп, — ответил штурман.
— Стрелок! Огонь по прожектору!
Едва заметный стук за спиной показал, что стрелок и сам уже открыл огонь.
Но прожектор крепко вцепился в самолет. К нему присоединился еще один и еще. Они не выпускали Гастелло.
Послышался сухой удар где-то слева. «Влепили», — подумал Гастелло. Но прежде чем успел сообразить, куда именно, — послышался второй удар.
И тут же последовал доклад стрелка:
— Купол долой, и... кажется, пришлось по оперению.
О том, что с оперением неладно, Гастелло почувствовал уже и сам, по управлению.
Спасение было в том, чтобы вырваться из луча прожектора. Если бы Гастелло имел представление о том, каков под ним запас высоты!
— Штурман, что-нибудь видите?
— Ничего.
Ах, так!.. Гастелло до отказа двинул сектора. Взвыв моторами, самолет полез в горку.
Ручка, правая нога. Разворот производился без всякого представления о положении в пространстве. Ослепленный Гастелло не видел даже приборов на собственной доске.
Самолет выл и дрожал. Но зато тут же послышался голос штурмана:
— Алло, командир! Порядок!
Гастелло открыл глаза. Еще несколько мгновений он ничего не видел, кроме качающихся по сторонам столбов света: прожектора искали потерянный самолет. Но в следующие мгновения Гастелло начал различать на фоне светового занавеса дымы зенитных разрывов. Немецкие зенитчики, утратив возможность прицельной стрельбы по самолету, вели теперь интенсивный заградительный огонь. Завеса разрывов делалась все плотнее.
— Штурман, результаты работы?
— По всей окружности аэродрома пожары. Это — самолеты. Два больших взрыва — похоже на склады горючего.
— Радист!
— Есть радист!
— Донесите: «Результаты удовлетворительные».
Вмешался было голос штурмана:
— Они отлич... — но осекся, не договорив.
Радисту был снова слышен только голос командира:
— Радируйте: «Результаты хорошие. Аэродром набит большими самолетами. Сейчас доложу число уничтоженных...» Штурман! Делаю круг, считайте горящие машины.
— Есть считать!
Радист забубнил свое:
«Говорит Анна... говорит Анна...»
Гастелло совершал маневр по вертикали, щурясь от надвинувшихся снова столбов света. Он не давал немцам поймать самолет. Один прожектор скользнул было по крылу, но тотчас сорвался и пошел в сторону.
Однако тут же новый удар потряс самолет. Гастелло пришлось сделать усилие, чтобы удержать его от броска. Стрелок донес:
— Прямое попадание в правую плоскость... — И после короткой паузы: — Осколком...
Он хотел сказать, что осколком разорвало комбинезон у него на плече, что осколок ожег ему тело и остался в нем; может быть, хотел еще добавить, что теряет силы и сползает со своего сиденья, но не сказал ничего. Не потому, что потерял силы, а именно потому, что их хватило, чтобы удержать слова. Зачем волновать командира такими пустяками? Вот ранено крыло — другое дело.
Разрывы вокруг делались все гуще и точнее, но Гастелло не хотел уходить от цели, прежде чем не убедится в том, что́ сделали его бомбы. Он привык точно доносить о результатах работы. Кроме того, была мысль, что хлопоты, которые он доставляет немцам, отвлекают их внимание от его двух ведомых. Товарищи смогут добить то, что не уничтожили его собственные бомбы.