- Да. Очень далеко отсюда, - я понял, что сиду нужно объяснять все. Замкнутые в пределах Облачного Кряжа, они жили своим узким кругом. Ничто происходящее за пределами его, в мире ненавистных и презренных салэх, их не интересовало. - В Школе готовят жрецов. Служителей Сущего, - я попытался оторвать присохшее с кровью полотно от подсыхающего рубца - не получилось. - Жрецов,.. - повторил Этлен на человеческом языке. - Это что-то вроде филида? - Да. Старик улыбнулся. - Ты знаешь о нас больше, чем мы о вас. Что тут ответишь? Пришлось снова пожимать плечами. - Сегодня моя феанни узнала о людях больше, чем за все свои четыреста двадцать восемь лет. И этому помог ты... Он замолчал. Нечего было сказать и мне. Соглашаться? Спорить? Лучше привычно помолчать. Юноша-сид отвел коней подальше от источника. Проверил подпруги и отпустил пастись, а сам присел на корточки, прислонившись спиной к покрученному жизнью древесному стволу, всем существом подражая недавней настороженно-раслабленной стойке Этлена у колокола. - Мальчишки, - пробормотал телохранитель. - Зачем им эта война? Кому они мстят? - А ты? - вопрос давно вертелся у меня на языке. - Что - я? - Для чего тебе эта война? Ведь нас убивать тебе не доставляет удовольствия. В отличие от... Мой взгляд брошенный в сторону Мак Кехты от Этлена не укрылся. Она не изменила позы, лишь сжала ладонями виски. - Не суди ее, Эшт. Из-за вас, людей, она потеряла все, что имела в этом мире. Богатство и власть оказались самыми малыми из потерь. До сих пор ее вела надежда, что Байр Лох Белах сумел выжить. Теперь и того не осталось... - Ты не ответил на мой вопрос. - Ты дерзок, смертный. - Мне нечего терять, перворожденный. - Всегда есть что терять. Я глянул на Гелку. Действительно, терять всегда есть что. Можно наплевать на свою жизнь. Нельзя плевать на жизнь того, за кого несешь ответственность. Даже, если сам себе взвалил ее на плечи. - Правильно. Молчун, - подтвердил мои размышления Этлен. Может быть, у сидов с годами развивается способность читать мысли? - Нет, Молчун, я не владею никакой волшбой, - телохранитель не переставал улыбаться - так блаженно улыбаются крестьяне, покончившие наконец-то со сбором изобильного урожая. - Просто я стар. Я очень стар... Настолько, что не могу себя заставить назвать число прожитых мною лет. И всю жизнь я смотрел, наблюдал и запоминал. Я отвечу на твой вопрос. Это не моя война. Я - щит. - Ясно... - Ничего тебе не ясно. Ты дрожишь жизнью этого детеныша? - Этлен глазами указал на Гелку. - Да. - Я это заметил еще на прииске. Но она не твоей крови? Возразить нечего. Старик видел нас всех насквозь. - Байра Лох Белаха я держал на коленях еще до Войны Утраты. Его отца я звал другом и обещал ему быть опорой для сына. В середине месяца Фиил'эх я должен был идти в поход с ним вместе. Бить обозы армий Экхарда. Байр упросил ярла, которого, к слову сказать, я тоже знавал малышом, оставить меня в Рассветных Башнях. Для усиления обороны, как он сказал. На самом деле, он переживал за ее жизнь. Как бы сложилась его судьба, будь мои клинки рядом? Странно было слушать исповедь перворожденного, сидя на берегу крохотной запруды в разогретых летних холмах. Происходящее начало казаться мне сном или, на худой конец, ожившей легендой. - Рассветные Башни сгорели, - продолжал Этлен. - Ярл пал защищая их. С мечом в руках. Его голову унесли с собой воины Витгольда. А феанни я вытащил. Я исполнил просьбу сына моего друга. А вот он умер... С тех пор я храню ее. Во всех битвах, стычках и походах. У меня нет другой цели в жизни. Ее радости стали моими радостями. Ее беды - моими бедами... Значит не померещилось мне отеческая грусть в глазах телохранителя, когда его сталистого оттенка глаза возвращались к госпоже. - Я понимаю. - Хочется верить. Знаешь, Молчун, при жизни Байра они так и не открылись друг другу. Только сейчас. И если бы не ты, Байр сгнил бы в земле, - Этлена передернуло. - Или сгорел... Ты можешь просить у меня все, что захочешь. - Все, что захочу? - Все, что будет в моих силах, - поправился перворожденный. - Что не принесет вреда моим соплеменникам... И феанни. Вот уж не думал. В который раз вспоминается пословица - не быть бы счастью, да несчастье помогло. - Можно мне уйти с прииска с вами? Этлен чуть-чуть приподнял бровь. - Зачем? - Тошно... Да и не дадут мне жить теперь. Мне бы до левого берега Аен Махи только, а там... Сам себе лад дам. - Лишних коней нет. Кажется вопрос о моем уходе - дело решенное, остались обсудить мелочи. - А мне и не надо. Все равно не умею. И прокормлю сам себя - я запас кое-какой сделал. - Мы будем двигаться быстро. - Я выдержу. - А детеныш? - Прости, Этлен, мы называем детенышей женского пола девочками. - Хорошо. Девочка выдержит? - похоже, сид подошел к задаче серьезнее, нежели я. - Она крепче, чем кажется. - Хорошо. Завтра после рассвета будьте готовы. - Феанни не будет против? Телохранитель внимательно посмотрел на Мак Кехту - склоненная голова, опущенные плечи. Совсем недавно она была отточенной сталью на конце оскепища. Решительной, уверенной в себе, неотвратимой, как сама смерть. Вот это я сказал! Хорошо, вслух бессмертному не ляпнул... Неотвратимой, как человеческая смерть. Теперь казалась сломленной. Сухой листок, упавший на поверхность реки и увлекаемый быстрыми струями в неизвестность. - Не будет. Вот и решилось. Прощай Красная Лошадь. Восемь лет жизни. Обустроенный дом, который я привык считать своим домом. Исхоженные вдоль и поперек холмы. Эх, не попал я сегодня к Холодному распадку! Видно, уже не судьба. Ладно, можно прожить и без тютюнника. Я и так второй месяц не курил - так, трубочку посасывал для собственного успокоения. А вот обувку проверить следует. И свою, и гелкину. Дорога дальняя будет. ГЛАВА VI Трегетрен, Восточная марка, дубрава, жнивец, день пятнадцатый, заполночь Серебряные блики призрачным одеянием разукрасили причудливо вырезанные листья дубов-исполинов. Превратили в седую шкуру матерого волка-одинца шелковистую мураву у перекрученных тугими узлами корней. Лес жил своей жизнью. Шуршали в прошлогодней палой листве в поисках желудей шустрые мыши. Стрекотали ночные птахи. С ближайшей поляны донеслась заливистая трель самца бурокрылки. Ему ответил другой. Громко, напористо, с вызовом. Первый певец вызов принял. Две мелодии сплелись и борясь друг с другом, как рогатые гадюки в брачном танце, понеслись под лесной сенью. Две черные тени нетопырей, трепеща кожистыми перепонками передних лап, промелькнули меж ветвей. С размаху врезались в стайку ночных мотыльков, мельтешащих у сочащейся сладким соком трещины в древесной коре. Развернулись, повторили свой маневр, набивая полные пасти трепещущей добычей, и вдруг исчезли, почти незаметно для стороннего глаза. Словно растворились в густом сумраке среди стволов, там, куда не проникали тонкие пальцы Ночного Ока. А вдоль ненаезженной тропы величаво проплыла ширококрылая тень спугнувшего их филина. Бессон внимательно прислушался к ночным звукам. Показалось или взаправду? Бросил быстрый взгляд на умостившегося на такой точно ветке, только по другую сторону тропы, Охвата. Тот едва заметно кивнул. Значит, не показалось. Действительно, едва слышный сперва топот лошадиных копыт приближался. Усиливался. Становился яснее и отчетливее. Вот смолкли потревоженные бурокрылки. Бессон медленно поднял правую руку. Не услышал, а скорее ощутил, как натягиваются луки затаившихся в засаде сотоварищей. Наконец, на освещенном участке тропы появился первый всадник. Неспешно рысящий конь накрепко впечатывал широкие копыта в сухую землю. Простоватое, нахмуренное лицо. Темный плащ, из-под которого неярко блеснул рукав кольчужной рубахи. Круглый шлем, притороченный к луке. Постой, а это еще что? Мать Коней! Ждали жирную овечку, а нарвались на волчью стаю! Соскользнувшая с левого бока ткань открыла черненую крестовину меча и аксельбант на левом рукаве, при виде которого Бессону стало нехорошо. Он слишком часто видел эту крученую веревку и знал, что она обозначает. Да и не он один из их шайки. Связываться с петельщиками ой как не хотелось. "Поглядим, - пронеслось в лохматой голове вожака разбойников. - Если их больше десятка, делать нечего - придется пропустить." За первым всадником последовал второй. Шлем тоже беспечно снят, но рукоять полутораручника не утеснена ничем. Такому выхватить меч - полудара сердца. Третий: Бессон с трудом удержался, чтобы не присвистнуть - руки третьего всадника были связаны и намертво прикручены к луке. Конь шел на коротком чембуре, привязанном к седлу предыдущего бойца. Фигуру пленника укрывал наглухо запахнутый несмотря на летнюю жару, изрядно досаждающую даже ночью, потрепанный плащ. Скорее даже не плащ, а жреческий сермяжный балахон. А голову полностью скрывал натянутый по плечи мешок. Без малейшего намека на прорези для глаз или рта. "Космач меня задери, вот так штука!" Разбойник настолько поразился, что перестал считать петельщиков. "Кто ж это может быть? Не получим ли мы жирного навару, освободив этого парня? Или бабу? Да нет, мужик. Точно, мужик. Видно по посадке в седле. Причем не из простаков-лапотников. Бунтарь-барон? Не было вроде в Трегетрене бунтов: Не до того баронам. Война с остроухими надолго отбила охоту пускать кровь друг другу. Знаменитый разбойник, навроде Кухтыря из бабкиных сказок? Кухтырь-богатырь слабым заступа, богатеям враг лютый?.." В бабкины сказки Бессон верил мало. Только в сказках существуют благородные разбойники, грабящие баронов да талунов, а потом раздающие награбленное вдовам и сиротам. На деле такие не выживают. В разбойничьем промысле не до благородства. Хотя определенные правила соблюдать можно и должно, если не хочешь, чтоб тебя свои же подрезали. Бессон жил по понятиям и ватагу свою к тому приучил. Деревень не жгли, беженцев не резали, последнего не отбирали. А о том, не окажется ли у обобранного купца десяток детишек голодных по лавкам, старались просто не думать. Сущий велел делиться. Главарь отвлекся от размышлений. Вовремя. Охват, пытаясь привлечь внимание товарища, корчил такие рожи, что выскочи он сейчас на дорогу, петельщики без сопротивления отдадут мечи. Сколько же их? Семеро. Вместе со связанным. Значит, бойцов - шесть. Против полутора десятков лесных молодцов. В самый раз. Бессон поднял руку. Едва слышно зашуршало по кустам... Все-таки не зря трегетренские гвардейцы свой хлеб жуют. Не напрасно Валлан лысая башка - их школит и гоняет. Слабого, как пробежка мышки-полевки, шороха хватило, чтобы вскинулся предводитель отряда. Дал шпоры коню, хватаясь за меч. - К бою! Не договорил. Стрела, направленная Охватом, воткнулась ему в распяленный криком рот. Пущенная из доброго боевого лука за каких-то два десятка шагов вынесла петельщика из седла. Перекатившись через лошадиный круп, о землю грянулось уже мертвое тело. Отлично! Остальные? Тоже не подкачали. Из шести всадников (пленника по справедливости считать за противника не приходилось) меч удалось выхватить лишь одному, невысокому, узкоплечему. Его покрытое трехдневной щетиной остроносое лицо - сразу видно сколько времени были в походе - Бессону не понравилось с первого взгляда. Слишком непростой. Это вам не крендель с винной ягодой. Кто же промахнулся? Наверняка Вырвиглаз - морда арданская. Прибился в начале липоцвета к ватаге. Стрелок никакой, но в рукопашной - справный боец. Бессон не сильно жаловал арданов после зимней войны, однако вытурить его до сих пор никак не собрался. Ладно, плевать, кто промахнулся! Разберемся потом, когда стрелы из трупов вынимать будем. Сейчас главное - не дать уйти. Сбежит такой живчик, потом отряд карателей в две сотни мечей на хвост посадит. Не мешкая, Бессон наложил меченную собственным знаком стрелу на лук. Плавным движением отвел тетиву до уха. Главное - успеть! Но петельщик, вопреки ожиданиям, не стал удирать сломя голову, как поступил бы на его месте человек с мало-мальски варящим котелком. Вместо этого, он бросился к пленнику, занося клинок для удара. "Что же это за шишка такая, коль конвоирам дан приказ - убить, ежели чего?" еще больше удивился Бессон. - "Не лыком шит парень. Ох, не лыком!" Парень в самом деле оказался не лыком шит. Как он узнал, что происходит на дороге? Ведь на вид мешок был слишком плотен, не давал разглядеть ничего вокруг. Может по звуку? Для опытного воина звук, с которым стрела входит в теплую плоть, это как "ку-ка-ре-ку" для поселянина. Два раза повторять не надо. А тут целых пять раз повторили. А уж о том, что его кокнуть попытаются, коль дело до горячего дойдет, пленник знал наверняка. Тут ему, в отличие от Бессона, в угадайку играть не приходилось. Связанный сделал единственное, что можно было сделать в его положении. Догадавшись об угрозе или почувствовав нутряным чутьем занесенный над его головой меч, врезал что было сил пятками коню в бока. Животное сделало длинный прыжок вперед и оружие остроносого свистнуло впустую. Бессон хотел было стрелять, но петельщик, поднимая своего коня в намет, свесился на противоположную от разбойника сторону, прячась за шею скакуна. будь на месте Бессона трейг или ардан, их бы это не остановило. Плюнули бы на жадность и свалили коня мчащегося, набирая скорость, стрелой в бок. Веселин на это не способен. Не может почитающий Мать Коней причинить вред ее детям. - Охват! - заорал он, вскакивая на ноги (благо ширина толстенного сука это вполне позволяла). - Сбей его! Помощник и правая рука главаря, сидящий на дереве напротив, стрелять мог без помех. Однако Охват понял приказ старшего по другому. Растерялся, что ли? А может, напротив, какие-то свои мысли имел насчет последнего петельщика. Он не стал стрелять, а прыгнул со своего дерева прямо на поравнявшегося с ним гвардейца. Узкая полоса стали сверкнула навстречу. Оружие Охвата не остановило. Со всего размаху он врезался грудью в бок коню. Огромными ручищами - в них и оглобля смотрелась прутиком - толкнул от себя... Вороной споткнулся, упал на запястья. Всадник, не удержав равновесия, вылетел из седла. Перекувыркнулся через голову, крутанулся, как черный хорь на вилах, вскакивая на ноги, и второй раз наискось рубанул Охвата через грудь. И тут же сломался сам, выронил меч, шагнул неуверенно один шажок, другой... Рухнул ничком - меж лопаток его торчала стрела Бессона. Пока ловили коней под уздцы, заворачивали изрядно отскакавшего пленника, главарь куницей скатился с дерева и кинулся к раненому другу. Они с Охватом были родом из одного становища, вместе уходили на дурацкую войну с отрядами Властомира, вместе удрали, когда поняли, что выгоды никакой в сражениях с сидами не получат, а только смерть преждевременную и лютую. - Что ж ты, облом эдакий, над собой учинил? - первым делом нужно оглядеть рану, благо Ночное Око светит в полную силу. Охват пускал черные пузыри, но сознания не утратил. - Прости меня, дубину, Бессон. Оплошал... - Ты что, стрелой не мог? Обниматься к нему полез! - Замешкался... Ан и не успел бы... Говорит ему стало тяжелее. Кровь, вытекавшая из двух глубоких, крест-накрест, ран, пробороздивших широкую грудь, быстро напитывала одежду. Вместе с ней уходила и жизнь. Бессон с первого взгляда понял - не выжить товарищу. Много он на раны нагляделся и толк в них знал. - Где ж я тебе курган насыплю, братка? - только и нашелся, что промолвить суровый вожак лесных разбойников. - Долю... родным... - Хорошо, хорошо, отвезу непременно, - успокоил умирающего, а сам подумал. - "Не увидать мне ни твоих, ни своих. Заказан путь в родные луга." Вслух сказал: - Я место отмечу. Курган потом насыплем. Знатный курган будет - обещаю. Охват силился еще что-то сказать, но жизни в его могучем теле оставалось лишь на слабый вздох. "Как же я теперь без тебя с этими полудурками?" В глазах Охвата отразилась полная, ярко-желтая, как сбитое материнскими руками масло, луна. Был когда-то взгляд живой и толковый, а после смерти - ровно стекляшка имперским торгашом привезенная. Бессон осторожно, будто бы страшась причинить боль, закрыл глаза умершего друга. Поднялся - времени горевать и убиваться не было. - Щербак! Седоватый дядька, прибившийся к ватаге в начале червня, подбежал трусцой. Увидел Охвата и полез пятерней в нечесаный затылок. - Ох, ты ж дрын горелый! Как парня разделали! - А ты что думал? Твои ж дружки - петельщики, - окрысился Бессон. Срывать зло на Щербаке, вообще-то не стоило. Уж кто-кто, а он натерпелся от трегетренских гвардейцев преизрядно. Едва удрав от вырезавших обоз, в котором он служил возчиком, остроухих, пожилой веселин, родом аж с гор Гривы, угодил в лапы к рыскавшим по тылам в поисках дезертиров трейговским карателям. По законам военного времени был обвинен в мародерстве, дезертирстве, оскорблении короны и еще стрыгай знает в скольких преступлениях. Повезло Щербаку, что сразу на кол не посадили - возили по свежесформированным частям на показ. Для острастки новобранцев. Однажды ночью веселин уполз от задремавших часовых. Веревки он до того несколько дней перетирал. Добрался до коней, а там - ищи ветра в поле. Уже позже встретился с ватагой Бессона. - Ладно, старый, не бери к сердцу, - пробормотал главарь, поднимаясь с колен. Ты ж пойми, мы с ним как братья... Были. - А я че? Я ниче,.. - Щербак тем и пришелся по душе всем разбойникам, что обид никогда не держал. - Да примет Мать Коней его душу. - Да примет, - согласился Бессон. - Думаю я, она уже подобрала для него тело хорошего жеребенка. Сильного и храброго. - Он того стоит, - добавил Щербак. - Возьмешь парочку ребят, ну, хоть, Добреца с Жилой. Схорони его. Да место приметь. Я не я буду, коль курган над ним не насыплю. - Не сумлевайся, старшой. Все сделаю. Бессон и не сомневался. У Щербака слово - кремень. Сказал - сделает. Бросив последний взгляд на тело погибшего друга, пропитанную кровью вышитую безрукавку, задранную к луне русую бороду, главарь отправился смотреть добычу. Трофеи оказались знатные. Только с души от них воротило при одном воспоминании, какой ценой добыты. Однако, место свое в ватаге Бессон занял не потому, что грустил о павших, а потому, что думал об уцелевших. Шесть мечей. Подспорье немалое. Одно беда - никто толком орудовать ими не умел. Лук - вот помощник живущего ночным промыслом. Копье - к ним веселины с детства привычны. Ну, топор там, дубина. А меч - оружие благородное. Их лучше продать. Точно. Если есть какие клейма, напильником соскрести и продать. Из кольчуг уцелели пять. Ту, которую пробила стрела Бессона, тоже можно залатать. Броню продавать никто не собирался - самим пригодится. Случаи они всякие бывают. Была бы сегодня на Охвате железная рубашка, глядишь, и выжил бы. Удары-то вскользь пришлись. Шлемы, сапоги, кинжалы, всякая мелочь из вьюков приседельных - это не в счет. То есть, конечно, пригодится, но большой нужды в них никто не испытывал. Для продажи тоже товар плевый. А вот кони! При взгляде