— Я спешила уйти из дома.
Он кивает и потом ровной, тяжелой интонацией, которая вызывает озноб на моей спине, говорит:
— Больше никогда не заходи ко мне в операционную, не поев. Это небрежно. Это изнурительная работа. Ты стоишь над столом часами, отрекаясь и прожигая. Если ты потеряешь сознание, то подвергнешь опасности моего пациента. Ты это понимаешь?
— Да, сэр.
— Это какой, второй или третий камень в твой огород, Бэйли? — спрашивает доктор Коллинз со смехом, который режет меня на кусочки. — Похоже, ты будешь искать себе нового хирургического помощника раньше, чем думал доктор Рассел.
Это не самое плохое, что мне говорил хирург, я знаю, но это соломинка, переломившая спину верблюда. Я не умею воспринимать критику. Я получаю положительные отзывы и изо всех сил стараюсь быть хорошим сотрудником. Мне не нравится попадать в неприятности, и мне определенно не нравится, когда меня ругают при моих коллегах.
Это слишком. Возможно, я могу принять один выстрел или даже два, но не могу стоять под чертовым расстрелом и притворяться, что меня не уничтожает. Хуже того, у каждого человека в этой операционной есть место в первом ряду на мое унижение. Я чувствую, каждый смотрит на меня, осуждая. Знаю, они жалеют меня, а потом, так как мой мозг так сильно любит меня, он пищит и напоминает, что в смотровой комнате тоже много людей. Замечательно.
Я думаю про все усилия, которые приложила, готовясь к этому делу. Я не хочу подводить доктора Рассела. И хотела стать лучше всех неудачных помощников, которые у него были до меня, но, в итоге, я хуже.
Я благодарна за мои защитные очки, так как слеза катится вниз по моей щеке. Она просачивается к углу синей маски прикрывающей мой рот, и я кричу на себя, чтобы взять себя в руки. Как и в баскетболе, в хирургии нет слез.
Стоп! Стоп! СТОП!
Но шлюзы уже открыты, и, конечно, я не рыдаю, но мои глаза полны слез, поэтому мне нужно быстро моргнуть, чтобы убрать их, чтобы они не мешали моему зрению. Это именно то, что мне нужно — слеза капает с моего лица на операционный стол. Я хочу провалиться под землю.
В целом, считаю, что хорошо делаю свою работу, скрывая свои страдания, делая необходимые интервалы между вздохами, чтобы подумать, что это всего лишь аллергия, но нет.
— Нужно ли мне, чтобы тебя кто-то заменил? — спрашивает доктор Рассел.
Я качаю головой, зная, что если что-то скажу, начну рыдать. Не хочу доставить им такого удовольствия.
Доктор Коллинз смотрит на меня. Он знает, я плачу, и его мнение обо мне достигает рекордно низкого уровня. Мои глаза сужаются на нем, словно он дерзко позволяет мне уйти.
— Мне нужно, чтобы ты говорила, — резко говорит доктор Рассел, — всё моё внимание на пациенте. Если тебе нужно отпроситься, скажи это.
Я хочу крикнуть ему, чтобы оставил меня в покое, но не могу. Вместо этого беру его злые, колкие слова и использую их, чтобы убрать оставшиеся слезы.
— Я в порядке, — говорю на удивление спокойным голосом, — вы хотите, чтобы я сказала Кендре готовить третий поднос?
— Да.
Это все. Ни тебе спасибо, что ты эффективна и внимательна, хотя два властных хирурга ругают тебя перед всеми твоими коллегами. Ни тебе спасибо, что спасаешь эту ситуацию как можно лучше, хоть я и давил на тебя, что теперь ты на грани нервного срыва.
Несмотря на то, что они оба относятся ко мне, как к идиотке, это не так. Как и сказал в пятницу доктор Рассел, я запомнила каждый шаг этой операции. Я знаю каждую деталь дела Фионы. Знаю, что у ее позвоночника особо трудные изгибы, и именно поэтому он попросил доктора Коллинза помочь ему. Знаю, почему он выбрал именно этот участок позвонков в ее поясничном отделе позвоночника и почему столь важно, чтобы доктор Рассел все правильно понимал, вплоть до миллиметра. Знаю, что, несмотря на то, что это был самый трудный, самый ужасный день, который у меня был в операционной, несмотря на трудности, я наслаждаюсь этим делом. Я полностью очарована мастерством и опытом доктора Рассела, уровнем детализации, с которым он выполняет эту операцию. Такое ощущение, что я стою рядом с Эйнштейном, который решает свое уравнение, или с Мухаммедом Али перед тем, как он выйдет на ринг.
Доктор Коллинз совершенно не нужен.
Доктор Рассел в одиночку восстановит позвоночник этой девочки, и через несколько часов, когда она проснется и спросит родителей, как прошла операция, они посмотрят в ее глаза и скажут, что доктор Рассел сделал это. Он дал ей то, чего она больше всего хочет — нормальное детство.
Это печально, что я так сильно облажалась.
Я проспала. Испортила свой единственный шанс. Потом плакала над операционным столом. ПЛАКАЛА. С таким же успехом, могла бы упаковать свои метафорические сумки, я это понимаю.
Ближе к концу операции, поднимаю взгляд на часы и вижу, что еще нет и полудня. Доктор Коллинз не опаздывает на самолет. Доктор Рассел наверстал упущенное время. Я никогда не испытывала такого облегчения. Он сказал мне закрыть рану и наложить швы, и вышел с операционной вместе с доктором Коллинзом у него на хвосте.
Я единственная, кто остался за операционным столом. Никогда в жизни не делала такой глубокий, очищающий вздох.
Я люблю эту часть. Я хороша в этом. Моя рука устойчива, работа — чистая. Каждому шву уделяется забота и внимание, чтобы минимизировать шрам Фионы.
Когда заканчиваю, Кендра хвалит мою технику, положив руку мне на плечо, пока я снимаю перчатки и бросаю их в мусорное ведро.
— Обычно доктор Рассел разборчив в швах. Ты сделала хорошую работу.
Я наполовину смеюсь, наполовину хрюкаю.
— Да? А как насчет всего остального?
Она смеется.
— Давай просто скажем, хорошо, что все закончилось, правда?
В комнате отдыха я ем одна, как неудачник. У меня есть нетронутая упаковка кренделей и яблоко. Пытаюсь проглотить бутерброд, но мой рот слишком сухой. Мое тело использовало все мои запасы жидкости для выработки слез. Каждый укус — борьба. Единственное, что хочу — это бросить этот дурацкий бутерброд в стену, или еще лучше — на голову доктора Рассела.
— Вот она! — кричит кто-то с дверного проёма, я поднимаю взгляд и вижу группу хирургических помощников, заходящих в комнату отдыха. Мы всегда обедаем вместе. Они — мои друзья с работы, люди, которые смеялись, когда я рисовала дьявольские рога доктору Расселу.
— Ты пережила свой первый день! — говорит Эрика, подняв два больших пальца вверх.
Прежде чем могу возразить, она и все остальные занимают место вокруг моего стола. Они думают, что это праздник, хотя на самом деле — это жалкая вечеринка. Если бы играл проигрыватель, я бы поцарапала его.
— Да, и не переживу другого, — говорю я, мрачная и обречённая.
— Ой, да ладно, не будь драматичной! — говорит Мэган, пихая меня в плечо. Мэган и Эрика работают в отделе дерматологии, помогая своим врачам с биопсией родинки и лазерной эпиляцией. Они обе свежи и бодры, и чаще всего уходят с больницы в три часа дня. На прошлой неделе Мэган сказала мне, что она хорошо отдохнула. Я больше ненавижу их, чем они нравятся мне.
— Мы приглашаем тебя сегодня вечером выпить и отметить! — объявляет Эрика, словно дело уже решено.
— Нет, — я качаю головой. — На самом деле у меня нет настроения, не после утра, которое у меня было.
— Ну, давай! Все не может быть настолько плохо. Ты знала, что доктор Рассел будет жестоким, но кто может с ним справиться, так это ты...
Я взметнула рукой, показав универсальный знак: «Заткнись, черт возьми», но затем замечаю Патрицию в дверях, осматривающую комнату. Она никогда не ест тут, она ест за своим рабочим столом, листая журналы о вязании. Я знаю это, потому что тщательно за ней слежу. Очень важно быть на хорошем счету у Патриции.
Когда она видит меня на другом конце комнаты, кивает и направляется прямо ко мне.
Я представляю, что она скажет. Скорее всего, доктор Рассел дал ей записку, которую сказал прочитать перед всей комнатой отдыха. Да, там говорится, вы некомпетентны и одно сплошное разочарование.