Другую большую победу — притом самую настоящую — она одержала в четырнадцать лет тихим воскресным днем. Она ехала с сестрами в экипаже, когда какие-то сорванцы бросили петарду. Раздался хлопок, лошади испугались и, вылетев из города, понесли. Кучер от неожиданности выронил поводья. И тогда Тита оттолкнув его в сторону, перехватила поводья и сама, без посторонней помощи, осадила четверку лошадей. Нагнавшие их всадники, которых снарядили им в спасение, изумились отваге Титы.
Весь город встречал ее как героиню.
Это и другие воспоминания на время вернули ей доброе расположение духа. Всю церемонию она простояла, улыбаясь, как сытая кошка, пока не пришло время поздравлять сестру. Педро, стоявший подле нее, спросил:
— А меня вы не хотите поздравить?
— Ну конечно, будьте счастливы, — пролепетала Тита.
Обняв ее чуть крепче, чем дозволяли приличия, Педро использовал эту возможность, чтобы прошептать ей на ухо:
— Конечно, я буду счастлив. Ведь сегодня я достиг того, о чем мечтал с нашей первой встречи, — быть рядом с вами, моей единственной любовью…
Слова Педро, словно свежий ветерок, раздули угли уже угасшего в душе Титы костра. Лицо, привыкшее за столько месяцев подавлять любые эмоции, преобразилось само собой: на нем проступили умиротворение и счастье. Желание, дремавшее у нее внутри, пробудилось от дыхания Педро, которое обожгло ей шею, его горячих рук на ее спине, его мощной груди, коснувшейся ее грудей. Она хотела бы длить это мгновение вечно, если бы не взгляд матушки Елены, который заставил ее отпрянуть от Педро. Приблизившись к ней, матушка Елена прошипела:
— Что он тебе сказал?
— Ничего, мамочка!
— Не ври мне, мерзавка, я тебя насквозь вижу, так что нечего разыгрывать передо мной пай-девочку. Еще раз увижу тебя рядом с Педро, пожалеешь!
После этих грозных слов Тита старалась держаться от Педро как можно подальше. Однако даже матушке Елене не удалось стереть с ее лица довольной улыбки. С этого момента свадьба приобрела для нее совершенно иное значение. И ком уже не подкатывал к горлу, когда она видела, как Педро с Росаурой ходят от стола к столу, принимая приглашения, как танцуют вальс и разрезают пирог. Теперь она знала точно: Педро не соврал, он любит только ее. Она умирала от нетерпения, ожидая, когда же, наконец, банкет закончится, все доедят ее пирог и разъедутся по домам. Ведь правила хорошего тона запрещали ей уходить с праздника раньше гостей. А ей так хотелось рассказать обо всем Наче!
Увлеченная своими мыслями, она даже не заметила, что вокруг творится нечто странное. Какая-то загадочная хандра напала на собравшихся, как только те проглотили первый кусочек пирога. Не миновала она и Педро, который не отличался плаксивостью. Тем более странно было наблюдать, как он едва сдерживается, чтобы не расплакаться. Матушка Елена, не пустившая ни единой слезинки на похоронах супруга, сотрясалась теперь от беззвучных рыданий. Плач был только первым симптомом странного отравления, которое началось с великой печали и отчаяния. Вскоре всех присутствующих, где бы они не находились — во дворе, саду или ванной комнате, — вывернуло наизнанку. Лишь некоторым счастливчикам удалось добежать до туалета, а остальные принялись блевать прямо посреди двора. Единственной, кого миновала чаша сия, оказалась Тита. Доев свой кусок пирога, она улизнула с праздника, чтобы сказать Наче: «Ты была права, он любит только меня и никого больше». Представляя себе, как обрадуется стряпуха, она не обратила внимания на стихийное бедствие, которое разворачивалось вокруг нее и уже достигло поистине угрожающих масштабов.
Не обошла эта напасть и Росауру, которая спешно ретировалась с почетного места во главе стола, сдерживая, как только можно, накатывающую тошноту. Но тошнота побеждала. Тогда Росаура решила во что бы то ни стало спасти свадебный наряд от гостей и родственников, фонтанирующих остатками непереваренной пищи. Она бросилась бежать через двор, но поскользнулась и плюхнулась в лужу блевотины. Мощная волна подхватила ее и протащила несколько метров, так что она, уже не в силах сдерживать позывы, извергла из себя рвотную лаву прямо на глазах у остолбеневшего Педро. Мучительные воспоминания об этом инциденте, омрачившем свадебное торжество, преследовали Росауру всю жизнь. И чем дальше, тем больше она утверждалась в подозрении, что это Тита подмешала в пирог какой-то отравы.
Ту ночь новобрачная провела, охая над тазиком. Одна мысль, что она может испачкать простыни, вышитые с таким старанием, внушала ей ужас. Педро тут же предложил перенести кульминацию их бракосочетания на другой день. Но прошло несколько месяцев, прежде чем Росаура сказала, что чувствует себя превосходно, дав таким образом понять мужу, что пора бы уже исполнить супружеский долг. Педро, смекнув, что уклониться от обязанностей быка-осеменителя не получится, в ту же ночь накрыл Росауру венчальной простыней и, стоя на коленях перед кроватью, произнес на манер молитвы: