Спустившись вниз, Ченча доложила, что Тита вроде как помутилась рассудком и не хочет покидать голубятню.
— Что ж, если она спятила, пусть отправляется в сумасшедший дом. Этот дом — не для сумасшедших.
И действительно, тут же послала Фелипе к доктору Брауну, чтобы тот отвез Титу в лечебницу. Доктор, придя и выслушав версию матушки Елены, тут же полез на чердак.
Он нашел Титу обнаженной, с разбитым носом, с ног до головы перепачканной голубиным пометом. Несколько перышек прилипло к коже и волосам. Увидев доктора, она бросилась в угол и свернулась там в позе эмбриона.
Никто не знает, что сказал доктор за те долгие часы, которые провел с ней на чердаке.
Но под вечер он спустился вместе с Титой, уже одетой, усадил ее в свою коляску и увез. Ченча, в слезах бегавшая вокруг, едва успела накинуть Тите на плечи огромное покрывало, которое та вязала долгими бессонными ночами. Оно было таким большим и тяжелым, что не поместилось в коляску. Но Тита вцепилась в него с такой силой, что ничего не оставалось, как позволить ему волочиться за экипажем, застилая едва ли не километр дороги, подобно длинному шлейфу подвенечного наряда. На это покрывало Тита пустила все нитки, которые попадались ей под руку, и теперь оно, словно гигантский калейдоскоп, переливалось всеми цветами, оттенками, формами и текстурами в клубах пыли.
Продолжение следует…
Рецепт шестой:
зажигательная смесь для спичек
Глава VI
Июнь
Зажигательная смесь для спичек
ИНГРЕДИЕНТЫ:
1 унция селитры (порошок);
1/2 унции сурика;
1/2 унции порошка гуммиарабика;
1/4 унции фосфора;
шафран;
картон.
Способ приготовления
Растворить гуммиарабик в горячей воде так, чтобы получилась жидковатая кашица, затем растворить в ней фосфор и селитру. Добавить немного сурика для цвета.
Тита наблюдала, как доктор Браун безмолвно проделывает эти манипуляции.
Она сидела у окна в небольшой лаборатории, которую доктор оборудовал в помещении на заднем дворе дома. Свет, проникавший в окно, падал ей на спину, но тепла Тита почти не чувствовала. Непрестанный холод не выпускал ее из когтей, хоть она и куталась в тяжелое покрывало, которое продолжала по ночам довязывать из пряжи, купленной Джоном.
Во всем доме это место Тита любила больше всего. О его существовании она узнала спустя неделю после приезда к доктору Джону Брауну. Вопреки просьбам матушки Елены доктор не отдал ее в лечебницу, а оставил пожить у себя. Трудно себе представить, как Тита была ему благодарна. Ведь, оказавшись в сумасшедшем доме, она действительно сошла бы с ума. Вместо этого, окруженная со всех сторон лаской и заботой Джона, она с каждым днем чувствовала себя все лучше и лучше. Она смутно помнила тот день, когда доктор привез ее. В память впечаталась резкая боль, которую она испытала, когда Джон точным движением вправил ей нос.
Затем сильные и любящие руки, сняв с нее одежду, искупали ее, осторожно смыв с тела следы голубиного помета, и оно вновь стало чистым и благоухающим. Наконец они бережно расчесали ей волосы и уложили ее в кровать на накрахмаленные простыни. Эти руки избавили ее от ужаса, и об этом она никогда не забудет.
Когда-нибудь, когда Тита захочет поговорить, она поблагодарит Джона за все, но пока предпочитает тишину. С тех пор, как она покинула ранчо, у нее накопилось много такого, о чем хотелось бы ему рассказать, но прежде надо собраться с мыслями и найти нужные слова. Она все еще не пришла в себя.
Первое время она даже отказывалась выходить из спальни. Еду ей приносила Кэт, семидесятилетняя американка, которая готовила еду и нянчила Алекса, маленького сына доктора. Мать Алекса умерла при родах. Тита слышала, как мальчик смеется и бегает по двору, но не испытывала желания познакомиться с ним.
Иногда она даже не прикасалась к еде, которая казалась ей ужасно безвкусной. Вместо этого она предпочитала часами смотреть на свои руки. Она изучала их, словно младенец, и только-только признала собственными. Она могла шевелить ими, но вот чем их занять, кроме вязания, — не знала. Раньше у нее никогда не было времени задуматься об этом. Когда она жила с матерью, руки делали лишь то, что та приказывала. Тита должна была встать, одеться, растопить печь, приготовить завтрак, накормить скотину, помыть посуду, заправить постели, приготовить полдник, помыть посуду, погладить белье, приготовить ужин, помыть посуду. И так день за днем, год за годом. Не останавливаясь, ни не секунду не задумываясь, того ли она хочет. А сейчас, когда впервые за много лет руки не подчинялись матушке, Тита не знала, о чем их попросить, ведь она никогда не решала этого сама. Вот бы вместо рук у нее выросли крылья и унесли ее далеко-далеко!
Подойдя к окну, выходящему во двор, он протянула руки к небу. Ей хотелось сбежать от себя, она не хотела ничего решать, не хотела больше говорить. Не хотела, чтобы ее слова кричали от боли.
Всем сердцем она желала, чтобы руки подняли ее над землей. Так она простояла довольно долго, вглядываясь в синеву небес через неподвижные пальцы. И ей показалось, что чудо свершилось, когда она заметила, что пальцы начали превращаться в слабую струйку дыма, возносящуюся к небу. Тита уже приготовилась оторваться от земли, подхваченная высшей силой, но ничего такого не произошло. С разочарованием она обнаружила, что дым исходит не от нее.
Он струился из маленькой пристройки в глубине двора, распространяя вокруг волшебный и в то же время знакомый аромат. Тита открыла окно, чтобы вдохнуть его полной грудью.
Закрыв глаза, она обнаружила, что сидит рядом с Начей на кухонном полу и лепит кукурузные лепешки, увидела горшок, в котором тушилось ароматное мясо, рядом начинала побулькивать фасоль… Недолго думая, Тита решили разузнать, кто это готовит. Это была не Кэти. Тот, кто создал такой запах, явно знал толк в кулинарии. И еще не видя его, Тита поняла, что во что бы то ни стало должна познакомиться с ним.
Она быстро пересекла двор, открыла дверь и увидела красивую женщину лет восьмидесяти, очень напоминающую Начу. Длинные косы, уложенные крест-накрест, обвивали ей голову. Женщина то и дело стирала пот с лица фартуком. В лице явственно угадывались индейские черты. В глиняном горшке кипел чай.
Женщина подняла взгляд и ласково улыбнулась, приглашая Титу присесть рядом с ней. Тита так и сделала. Тут же в руках у нее оказалась чашка вкуснейшего чая. Тита пила его медленно, наслаждаясь насыщенным ароматом трав, который казался ей одновременно экзотическим и родным. Ей было необычайно приятно от этого запаха и этого тепла. Так они просидели целую вечность. Они не произнесли ни слова, но в словах и не возникало нужды: между ними установилась безмолвная связь.
С этого дня Тита приходила сюда ежедневно, но все чаще вместо женщины встречала доктора Брауна. Когда это произошло впервые, она сильно удивилась. Уж очень непривычно было ей видеть не только его, но и перемены в обстановке. Откуда-то вдруг взялось множество приборов, пробирок, ламп, термометров. Маленькая плитка, на которой кипятился чай, переместилась в угол. И пусть такая перестановка показалась Тите несправедливой, она не хотела, чтобы с ее губ сорвался хоть один звук, поэтому решила высказать свое мнение на этот счет как-нибудь позже. Куда подевалась незнакомка с индейскими чертами лица и кто она такая, Тита тоже пока предпочитала не спрашивать. К тому же она должна была признаться себе, что ей нравится компания Джона. Единственное различие между ним и женщиной заключалось в том, что он говорил и, вместо того чтобы готовить, проводил научные эксперименты, призванные подтвердить или опровергнуть его теории.
Страсть к экспериментам он унаследовал от бабушки, индианки из племени кикапу, которую его дед похитил и заставил жить с собой. И даже несмотря на то, что он официально обвенчался с ней, его спесивая американская родня так и не признала ее за свою. Тогда-то дед и соорудил в глубине двора пристройку, в которой бабушка Джона проводила целый день, посвящая себя тому, что любила больше всего на свете, — изучению лекарственных свойств растений.