– Неужто подбили? – произнес Божичко с досадливым непониманием. – Ах, бабушку твою мотать!..
– Не останавливайтесь, Божичко, – поторопил сзади Бессонов, – идите вперед.
– Есть, товарищ генерал!
И Божичко зашагал вперед по ходу сообщения, придерживая ремень автомата, и по его легкой и устремленной фигуре заметно было, что он еще раз хотел оглянуться в сторону немецких танков и этой подбитой «катюши» у пехотных окопов.
«Что ж, Деев прав, – думал между тем Бессонов, мучаясь одышкой от крутого подъема, – у Хохлова двадцать одна машина – отдельный танковый полк… Вряд ли он сумеет сдержать натиск, переломить обстановку. Хотя бы сковать их на час, на два! Все равно легче не станет, когда подойдут танковый и механизированный корпуса. Что бы ни было, держать их до последнего предела. В резерве держать. Для контрудара держать. Беречь как зеницу ока. Только бы не раздергать по бригадам, затыкая бреши! А Хохлову контратаковать, если даже у него останется одна машина…»
– Петр Александрович!
Веснин шел впереди, споро вышагивая журавлиными ногами в узком ходе сообщения, и, когда остановился, Бессонов едва не натолкнулся на него. Молодое встревоженное лицо Веснина выразило желание сказать что-то, он будто вынырнул из состояния беспокойства, и Бессонов своим въедливым опытом почти точно оценил его состояние: да, член Военного совета ясно сознавал реальную угрозу, нависшую над дивизией Деева в северобережной части станицы. И Веснин заговорил:
– Петр Александрович! Хочется быть оптимистом! Но кто знает, как оно все сложится! Если они, паче чаяния, прорвут на всю глубину и соединятся со сталинградской группировкой, ведь это значит свести на нет успех ноябрьского контрнаступления, и к черту надежды на поворот в войне, как мы уже стали говорить после ноября! Опять все сначала? Представить не могу… и не хочу! Как вы на все это смотрите?
– Пока большого оптимизма не испытываю – не хочу быть провидцем. В танках и авиации у Манштейна явный перевес, – ответил Бессонов. – И все-таки думаю, что Сталинград имеет для немцев первостепенное значение только потому, что на Кавказе дела у них неважны стали. Опасаются быть отрезанными. Поэтому вот эта операция для них – камень преткновения.
– Петр Александрович, я толкую о нашей армии! – с жаром сказал Веснин. – Простите, не думал сейчас о Кавказе почему-то! А вот, кроме полка Хохлова, стоило бы пустить в контратаку хотя бы одну бригаду из нашего мехкорпуса? Как вы полагаете? Ведь это очень существенно!
– Не уверен, не могу распылять танки. Немцы должны увязнуть, а чем, скажите, воевать дальше будем? – твердо возразил Бессонов, хотя и понимал, что подталкивало Веснина на это предложение.
Он также понимал, что ни командиры дивизий, ни командиры корпусов, а только он, командующий армией, и, в силу своей должности, Веснин должны будут равно ответить полной мерой в случае роковой неудачи, в случае провала операции, независимо ни от чего и ни от кого. И это странно соединяло их одной судьбой, несколько смягчало Бессонова и вместе с тем вызывало подозрение: смог ли бы этот молодой член Военного совета в самом безвыходном положении оставаться с ним и нести ответственность одинаково с ним? Бессонов сказал:
– Не чересчур ли уж внимательно вы вникаете в оперативные вопросы, Виталий Исаевич?
– Не понимаю, – пробормотал Веснин и поправил дужку очков на переносице. – Почему чересчур?
– Полагаю, что вас в большей степени должны беспокоить вопросы, так сказать, морального порядка.
– Странные у нас отношения, Петр Александрович, – тихо и с сожалением проговорил Веснин. – Вы меня не подпускаете к себе ни на миллиметр. Почему? Какой же смысл? Понимаю, можно разбить головой стеклянную стену, пораниться, но ватную… Ватная стена между нами, Петр Александрович, да, да! Сначала мы с вами были на «ты», потом перешли на «вы»… И как-то незаметно вы это сделали.
– Не совсем согласен. Но, может быть, так удобней, Виталий Исаевич. И вам и мне… Не пробивать головой стену. Тем более голова-то у каждого одна. Ложись, комиссар!.. – И Бессонов, пригнувшись, сильно дернул за рукав Веснина.
С животным, задыхающимся мычаньем где-то справа за высотой «сыграли» шестиствольные немецкие минометы, заблистали по горизонту хвосты реактивных мин, рассекая огненно-дымный закат. Разрывы раскаленными спиралями закрутились на вершине высоты. Высота хрястнула, тяжко вздрогнула. Навстречу ударило визжащим ветром осколков.