В экваториальной зоне дождь льет большую часть года, причем, в невероятных масштабах. Монтань как-то говорил мне о семи тысячах миллиметров воды в год на один квадратный метр площади, то есть, о столбе воды высотой в семь метров! Все эти невероятные количества возникали потому, что дождь лил непрерывно. Он лил, лил и лил!
Уже на следующий день сделалось очевидным, что мы с Монтанем были оптимистами. Отводные каналы быстро переполнились, и вода выходила из берегов. Вскоре форт превратился в одно громадное болото с гниющей травой; вся его территория покрылась слоем красной липкой мази, повсюду оставлявшей следы.
Все работы были отложены на неопределенный срок. Просто невозможно было что-либо делать под неустанно — день и ночь — барабанящим потоком воды. Поначалу я наслаждался этим вынужденным бездельем, обладавшим для меня тем достоинством, что на целый день я оставался с Малышкой один.
Только, гораздо быстрее, чем мы того ожидали, нас охватила скука. Серость и сырость не позволяли расслабиться по-настоящему. Несмотря на все наши старания, в дом проникала грязь. В крыше из пальмовых листьев появились дыры, и немногочисленная оставшаяся у нас одежда вообще перестала высыхать.
Поэтому, желая сражаться с охватившей нас бездеятельностью и печальным бардаком, чтобы отвернуть внимание от мысли о предстоящих пяти месяцах потопа, я развернул гигантские работы на нашей верфи. С тех пор мы большую часть времени проводили возле ствола хлебного дерева в ангаре, который значительно расстроили, полностью замкнув его в нескольких шагах от ворот форта. Монтань собрал здесь весь запас дукумэ для производства факелов, и сладковатый запах горящего дерева вводил нас в легкую эйфорию. Иногда работа затягивалась до поздней ночи.
В этой работе не было ничего особо мучительного или по-настоящему сложного. Мы долбили пирогу в собственном ритме; все знали, что у нас еще много месяцев, чтобы привести ее в пользовательское состояние. По вечерам никому не хотелось спать, поскольку нам не хватало физической усталости и длительных вылазок за пределы форта. Поэтому в ангаре происходило нечто вроде ночного бдения, в течение которого мы немного занимались выдалбливанием, зато много дискутировали.
Ну как можно по-настоящему увлечься работой, которая практически не продвигается вперед? Мы были полностью лишены всех необходимых инструментов. Вообще-то, Монтань нашел на берегу озера крупный, серый камень, который давал возможность затачивать мачете настолько, что нам казалось, будто мы и вправду углубляемся в дерево. Но одно из них сточилось настолько, что стало похожим на кухонный нож. После долгих усилий нам удалось придать кончикам двух других мачете полукруглую форму, благодаря чему, мы превратили их в достаточно эффективные долота, с помощью которых, если напирать изо всех сил, удавалось стесывать щепки почти что миллиметровой толщины. Ничего лучшего у нас просто не было.
Таким вот образом я осознал ценность металла. У нас имелось всего шесть значительно подпорченных мачете, которые служили нам универсальными орудиями. Металл может преодолеть любое дерево. В нашей ситуации, когда мы были металла лишены, мы полностью оценили его ценность и значение. Без металла любое другое вещество ужасно сопротивляется. Если бы не мачете, удалось бы нам все соорудить?
Малышка сидела с нами в лодочном ангаре. Она не работала и лишь изредка принимала участие в наших дискуссиях. Все время она высиживала в уголке, всегда в одном и том же, глядя на нас своими глазищами, которые мне казались печальными. Разговаривала она мало, лишь тогда, когда к ней кто-нибудь обращался, и, как казалось, даже и не пробовала переломить этой, столь необычной для нее, осовелости.
Мне казалось, что дожди отражаются на ней тяжелее, чем на нас. Возможно, они воплощали для нее нашу изолированность от всего остального мира. Я не забывал о том, что она еще очень молоденькая, жаждущая жизни и забав, она желала участвовать в жизни своей деревушки, а не торчать здесь, замкнутая с тремя белыми, посреди девственных джунглей.
Зато у двух остальных настроение было более, чем замечательное. Каждый день обиловал пароксизмами кретинического, не кончающегося смеха, со стороны как одного, так и другого нашего соратника. Достаточно было одного слова во время беседы, обычно переводимого в каламбур, настолько дешевый и непристойный, насколько это было только возможно, и пошло-поехало…