И Вере Васильевне было
Не до расспросов. Она
Вмиг на руки Асю схватила,
Сама от тревоги бледна.
Раздела, умыла и ножку
Забинтовала, как мать.
Намазала маслом лепешку
И подала чаю в кровать.
Отзывчивой и сердобольной
Слыла эта женщина. Ей
Обязан я грамотой школьной,
Как сотни аварских детей,
Она проводник в своем роде,
Который в горах и сейчас
Детей наших в люди выводит,
Как вывела в люди и нас.
Мой мир становился все шире.
Волшебной шагал я тропой.
Мне слышалась исповедь Мцыри,
Полтавский мне виделся бой.
И чувствовал снова и снова
Себя я, как мальчик в седле,
Когда, раскрывая Толстого,
Читал о родном Шамиле.
И, может быть, жребий поэта
Принять я от неба не смог,
Когда бы не женщина эта,
Чье сердце — живой огонек.
Прости отступленье, читатель,
Писать по-другому — невмочь,
Но прав ты спросить меня:
«Кстати,
А после что было в ту ночь?»
Что было?
Девчонка уснула.
И вихрем в ночной тишине
Али проскакал вдоль аула
На белом от пены коне.
* * *
Вослед уходящим морозам,
С весенним приходом тепла
Строительства первых колхозов
В аулы година пришла.
В горкомах кипела работа,
Но перед посланцами их
Порой закрывали ворота,
Спускали овчарок цепных.
Свиваясь в змеиные кольца,
Ложь делала дело свое.
И за полночь труп комсомольца
Швыряло в Койсу кулачье.
И, перед колхозами в страхе,
Во мраке полуночном вновь
Овчарни багрились, что плахи,
Скот падал и булькала кровь.
За крепкой спиною дувала
В дрова превращалась арба.
И мутные капли устало
Стирал аульчанин со лба.
Днем на годекане мужчины
Судили-рядили про жизнь.
А к ночи пред каждым камином
Сходился семейный меджлис.
Оценки менялись, и место
Другим уступали они.
Телок, не отведавший теста,
Воротит башку от квашни.
Вот так и Али.
Он вначале
В колхоз отказался вступать.
Потом записался.
Едва ли
Подался теперь бы он вспять.
Он понял: колхоз — это сила.
Ему ведь, что ни говори,
Отару пасти поручило
Правление «Новой зари».
И в горы однажды на муле
Приехал гонец досветла.
«Али, — закричал он, — в ауле
Жена тебе дочь родила!»
Большой огурец из кармана
Торчал у посланца того.
Посланец был сыном Салмана,
И звали Османом его.
Али в благодарность шутливо
Промолвил, усы теребя:
«Когда подрастет мое диво,
Захочешь — отдам за тебя?!»
Осман отвечал, что девчонка
Такому, как он, — ни к чему
И лучше Али пусть ягненка
Подарит сегодня ему.
А было мальчишке в ту пору
Всего лишь четырнадцать лет.
Шло время.
Долины и горы
Не раз изменяли свой цвет.
С нагорий до сроков студеных
В степь гнали овец чабаны.
И вновь пригоняли на склоны
По первому зову весны.
Поэтому грустно, бывало,
Над люлькой поет Хадижат
О том, что Али не видала
Какой уже месяц подряд:
«Лягут пусть в горах снега,
Чтоб домой Али вернулся.
Пусть весна придет в луга,
Чтобы мой Али вернулся.
Красногрудых снегирей
Манят в инее рябины.
Эту пору я люблю:
Сходит мой Али с вершины.
Я люблю, когда в горах
Распускаются тюльпаны.
В эту пору мой Али
Возвращается с кутана.
Лето тянется, как год.
Оттого, наверно, это,
Что в горах Али всегда
На лугах проводит лето.
Долго тянется зима.
Солнце прячется в тумане.
Оттого, что мой Али
Не в ауле — на кутане.