Старик с бритой, без шапки, головой стоял, опершись на палку. В его морщинах текли струйки пота. Казалось, он плачет — не глазами, а всей своей изведенной, страдающей плотью. Женщина держала ребенка у голой груди. Не выдержала жажды, спустилась босая к воде, утопая в глинистой жиже. Придерживая ребенка, стала черпать мутный поток, пить воду. И все жадно смотрели, как она пьет, не решались ей следовать.
И опять Боброву показалось: враг где*то рядом. Присутствует незримо в толпе, исследует причиненный урон. Ущерб хозяйству — гибнущее в грузовиках мясо, портящиеся на жаре фрукты и овощи. Ущерб людскому сознанию — потеря веры в революцию, в новую жизнь, которая, как и старая, оказывалась непрерывным страданием.
Амфибия разгрузилась на той стороне, приняла новый груз, двинулась в обратный путь. Антониу жестким окриком разгонял перед «джипом» людей, солдаты теснили толпу. Они въехали первыми на понтон, и следом, густо их облепив, хлынула толпа, нависая над бортом, хватаясь за железные выступы. И Боброву на середине реки продолжало казаться: кто*то следит за ними из пролетавших шоколадных воронок.
Он подумал: нет, не напрасно он явился в Африку за своим фильмом. Ищет его среди взорванной, простреленной действительности, которую не придумаешь, искусственно не создашь в павильоне. Не угадаешь, если не увидишь воочию, выражения этих терпеливо-измученных лиц, и ту дымную смрадную яму с тлеющими свиными скелетами, и планирование красно-белой машины, готовой превратиться в шар взрыва, и этот запах парного африканского воздуха, пропитанного горячим военным железом.
Зрелища копились в нем, складывались, распадались. Искали своего обобщающего, совершенного образа, своей конечной метафоры. Он предчувствовал ее впереди. Предчувствовал то конечное, вершинное знание, где все пережитое сойдется в сверхплотный фокус, и он, художник, ощутит в себе эту жаркую, в сердце, точку, откуда пучком лучей вырвется на экран его фильм. Он ждал завершающей сцены, где герой и он сам, художник, сольются и осуществится единство, к которому стремился всю жизнь.
Но лишь бы хватило сил.
Они долго катили в изнурительно бледном пекле. Впереди у обочины увидели застывшую толпу грузовиков, крапленые мундиры солдат. Затормозили у края шоссе. Бобров сразу начал искать, куда бы укрыться от беспощадной, злой радиации. Ему казалось, лучи проникают в его плоть, в его кровь, разрушают кровяные тельца.
Грузовики колебались в горячем струящемся воздухе, и было впечатление, что сталь испарялась. Под тентом, укрепленным на кольях, прямо на земле сидели офицеры. Склонились над картой. Работала рация. По всей обочине, прижимаясь к невысоким кустам, сидели, лежали солдаты. Неяркие, почти без дыма, горели костры. Над ними кипели котлы.
— Дальше машины не могут, — сказал Антониу. — Бой происходит там, — он указал куда*то в сторону, через головы солдат, за кусты. — Здесь мы сгружаем солдат, и они идут пешим маршем в район боя.
Бобров старался услышать звук стрельбы, но было тихо. Негромко, буднично звучали голоса офицеров, пищала, словно сонное насекомое, рация, звякали солдатские котлы.
— Место боя — в четырехчасовом переходе отсюда, — сказал Антониу. — Мы можем взглянуть на карту командира батальона.
Согнувшись, они вошли под тент. Антониу представил Боброва. Пожимая руки офицеров, он старался скрыть от них свое утомление, улыбался, отвечал на кивки.
Командир батальона, шлепая легонько карту тыльной стороной ладони, стал объяснять Боброву, и Антониу переводил:
— Бой здесь, в зоне Хунга. Тут база противника. Ее долго искали. Противник уходил от нас, оборонялся, делал засады. Он увел нас в зону песков и безводья. Очень трудно было преследовать. Мы поймали вчера двух разведчиков, на велосипедах. И они показали нам базу. Мы сразу ее окружили, но атаковать не решились, не было сил. Сейчас подошло подкрепление, — он кивнул на солдат. — Мы введем его в бой и к вечеру атакуем базу.
— Как вы полагаете, среди осажденных могут быть белые, буры? — Бобров рассматривал испещренный пометками участок карты, где в красном кольце, как семечки, были рассыпаны треугольники, изображавшие хижины.
— Мы не знаем, есть ли там буры. Пленные показали, что на базе около ста хижин. Есть площадка для самолета. Они сказали, что иногда на базу прилетал самолет и в нем находились белые. Есть ли они там сейчас, мы не знаем. Но к вечеру все узнаем.
Последнее он произнес твердо и веско, оглядывая своих офицеров. И те подтянулись, откликнулись на его взгляд молчаливыми кивками.