Он умолк и как бы задумался. Бобров не прерывал его, слушал приближение звука, громогласного, стремительно налетающего, готового наконец прозвучать.
— Я не сентиментален, — сказал Маквиллен. — Не могу объяснить, что мною сейчас движет. Пожалуй, что это связано с этикой. Пусть с этикой Конца Света, но все-таки с этикой. Я хочу вам кое-что сообщить. Как режиссеру, как человеку сцены, как человеку кино и театра, театра военных действий. Я уже не враг АНК. Они мне оказали ряд услуг. В сущности, они сохранили мне жизнь. Они пощадили мой дом и мою семью, хотя могли их взорвать. Представьте себе на минуту, что у меня есть информация. Для вас, режиссера! Может быть, она устарела. Может быть, вы узнаете об этом из завтрашних газет. Но, может быть, некоторое время эта информация еще будет в цене. И вы успеете прислать свою съемочную группу. Расставить осветительные приборы. Навести кинокамеры. И сделать натурные съемки. Хотя все это шутка, простите.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Бобров вяло, слабо, чувствуя приближение огромной усталости, желания встать и уйти, покинуть эту веранду с зеленым ломберным столиком, эту виллу, и лечь, и забыться. — Что должен я им передать?
— Как бы вы, режиссер, отнеслись к известию, что готовится операция по уничтожению бюро АНК в Мапуту? Уничтожение домов АНК в Матола. Ну, скажем, крупномасштабная акция — проникновения в Мозамбик подразделения спецвойск, удары по домам АНК. Вам бы это пригодилось для фильма?
Бобров физически чувствовал, как время с разящим свистом сжимается в стремительный плазменный луч, вонзается, буравит, прожигает в нем, Боброве, крохотный прокол, и в этот свищ, как в пробоину подводной лодки, устремляются разрушающие сверхплотные силы, раздирая, расшвыривая его оболочки, и он гибнет, взрывается от непомерного давления мира.
— Вы продолжаете развивать свою шутку? — спросил он чуть слышно. — Когда же мне следует приглашать осветителей? Приезжать со съемочной группой?
— Точно не знаю. Может быть, сегодня. Или завтра. Или через неделю. Это зависит от ситуации на границе. От способности спецподразделений беспрепятственно преодолеть границу. Это все, конечно, гипотеза. Киногипотеза. Все входит в развитие шутки.
— Что заставляет вас так шутить? Почему вы мне это рассказываете?
— Если хотите, это каприз. Каприз человека, уставшего от бойни. Бегущего прочь от бойни. Мое прощание с Африкой. Быть может, это вам пригодится.
И мысль: вот еще один африканист, чужой и враждебный, накануне крушенья и гибели, дан ему в обозрение. И нужно его взять в свою душу, его негативный, из ядов, опыт. Силой души и воли обезвредить, победить, сделать одним из героев фильма. И следующая внезапная мысль: работа над фильмом не прервана, но начата другая, грозная, связанная с жизнью и смертью работа, к которой его призывают, в которую он вовлечен, которая исподволь, постепенно возникла в недрах работы над фильмом. Он, режиссер, искавший героя картины, собиравший его в себе по крупицам, вдруг превратился в героя, в борющуюся и познающую личность, от разуменья и поступка которой зависит судьба людей. Он, Бобров, — африканист, стоящий на пороге открытия.
— Благодарю, — ответил Бобров. — Благодарю за остроумную шутку.
На веранду входили оживленные хозяин и Старцев.
— Признательны за чудесный вечер, — говорил Старцев Бильгофу. — Теперь мой черед пригласить вас к себе. И тогда мы продолжим нашу беседу.
— Надеюсь быть полезным вашему другу. — Бильгоф поклонился Боброву. — Мои связи в кругах политиков и бизнесменов к вашим услугам.
— С благодарностью ими воспользуюсь, — Бобров пожимал профессору руку.
— Желаю вам после цветения, которое вы всем нам сулите, сладких плодов, — усмехнулся Боброву Маквиллен.
— Все-таки иногда закрывайте на ночь окна. В Австралии, я слышал, случаются прохладные ночи, — ответил ему шуткой Бобров.
Они покидали виллу. Прощались с хозяевами.
Через несколько минут они сидели в кабинете у Старцева, и тот, напряженный, высчитывающий, обегая глазами вокруг Боброва, останавливал на нем свой серый, встревоженный взгляд. Спрашивал:
— Ты полагаешь, этому можно верить? Это могла быть фантазия. Просто пьяный бред, наконец!
— Он не был пьян.
— Или, может, он тебя разыграл? Зная твои интересы. Пошутил над тобой, режиссером?