— Что вам нужно?
— Мне Микаэля, если он здесь, — ответил Бобров, — или Марию.
Человек молча смотрел на него. Повернулся и, мелькнув на лужайке, исчез. Бобров стоял, слушал музыку, и в стороне за деревьями мигала вывеска «Шелл».
Опять две тени двинулись в полосатой зелени, и в одном приближавшемся человеке, в его упруго-боксерской осанке, Бобров узнал Микаэля. С облегчением, радостно заулыбался ему сквозь решетку.
— Карл, вы? — изумленно говорил Микаэль, лязгая запором, впуская его. — Как вы сюда попали?
— Извините, Микаэль, если бы не обстоятельства…
— Разве вы знаете эту виллу?
— Как*то раз я подвозил Марию. И поверьте, если бы не серьезное дело…
— Вот и хорошо, что пришли! — он уже не изумлялся. Широко и гостеприимно улыбаясь, легко и любезно касаясь плеча Боброва, провожал его по ярко освещенной лужайке. — У нас тут, видите, праздник. И конечно, расшумелись немного. Только что, перед вами, приходил полицейский. Сделал нам выговор. Просил закругляться. Когда вы позвонили, мы думали, он снова пришел.
— Что за праздник? — спросил Бобров.
— Да знаете, несколько наших вырвались сюда из ЮАР. Им грозила беда, но все живы, невредимы, бежали из тюрьмы. И вот мы решили в их честь…
— У меня к вам разговор, Микаэль. Уделите мне время.
— Конечно, Карл, поговорим непременно!
Они вошли в дом, в яркую, накаленную, как показалось Боброву, комнату, жаркую от грохочущей музыки, от танцующих, пестро одетых людей, от блеска бутылок, белозубых улыбок и смеха. На стене красовались плакаты АНК. Висел портрет Нельсона Манделы. И среди нарядного гомонящего люда он сразу увидел Марию. Она издалека удивилась, и изумление ее тут же перешло в радость. Она вся светилась, потянулась к нему, пошла навстречу, и он любовался ее гибкими, в такт музыке, движениями.
Микаэля отвлекли, увели куда*то, и Бобров досадовал на его исчезновение. Но и его самого уже тормошили, тащили к столу, усаживали. Поставили перед ним тарелку с овощами, ломтиками мяса. Налили стакан пива.
— Карл, я так вам рада!
Он выпил с наслаждением пиво, думая, что улучит в этом гвалте момент и подарит Марии браслет. Но не раньше, чем передаст сообщение Микаэлю. Оглядывал многолюдье. Здесь были мужчины и женщины, были и дети, маленькие, возбужденные, включенные в общее празднество. Он старался угадать, где те, что вернулись, во имя которых праздновали. Но все были одинаково накалены, разноцветны.
Пиво тронуло его легчайшим хмелем, обострило зрение. Женщина в красной свободной блузке, с высокой грудью, только что кончила танцевать и устало повела рукой у смуглого лба. И этот жест вдруг тронул Боброва, очень бабий, не африканский, а именно бабий, русский жест, напомнивший сразу другое застолье. Деревенский северный стол, белые стариковские бороды, алый сарафан, и за окнами карельской избы — млечная негаснущая голубизна.
Снова ударила музыка, и двое — молодой мужчина, очень гибкий, мускулистый и яростный, и женщина, с круглыми, как две чаши, бедрами, пошли танцевать, не касаясь друг друга, не глядя один на другого, а соотносясь через невидимый, подвижный, меняющий свое место центр. И Бобров, увлеченный танцем, хотел понять это сложное, гибкое, создаваемое танцорами пространство, и оно, неуловимое, волновало его. Все смотрели, как эти двое танцуют. Не двигаясь, танцевали вместе с ними — глазами, губами, волнообразными движениями тел, и дети, смуглые козлики, белоглазо и ярко моргали.
Он увидел, как из дверей показался Микаэль. Замахал, указывая на магнитофон, требуя, чтобы убавили звук. Пошел через комнату.
— Микаэль, — перехватил его Бобров, — удели мне минуту. Мне нужно тебе что*то сказать.
— Да, Карл, сейчас. Опять явился этот полицейский с целым нарядом. Слишком уж мы шумим. Требует, чтобы все мы вышли. Я сейчас объяснюсь с ним и приду к тебе. А ты пока пойди наверх, в библиотеку. Не надо, чтобы тебя видели. Джон тебя проводит, — и он кивнул тому, что первым встретил Боброва у калитки, и тот, указывая путь, провел Боброва на второй этаж, в библиотеку, уставленную стеллажами, на которых лежали свитки плакатов, кипы брошюр. И висел на стене, как внизу, портрет Манделы.
Библиотека занимала верхний угол виллы. Одно окно выходило на лужайку, ярко освещенную и зеленую, с бетонированной дорожкой, ведущей в гараж, где блестел хромированный бампер небрежно загнанного «мерседеса». Другие два окна были раскрыты в темноту, в близкие заросли сада. Бобров рассеянно смотрел на лужайку, слыша голоса внизу и приглушенную, все еще звучащую музыку.