Обычно Батыр приезжал на ферму рано, но сегодня прибыл, когда доярки уже возвращались с утренним удоем.
— Доброе утро, девушки! — весело здоровается он с каждой за руку.
— Добрый день, Батыр Османович! — откликается за всех Фаризат.
— Какое же утро — в полдень? — усмехается бойкая Ханифа.
— Стыдно, Ханифа! — останавливает подругу степенная Фаризат. — Пора знать, с кем можно шутить, а с кем — нельзя.
— Без шуток трудно прожить, — возражает Батыр. — Знаете, случилась однажды смешная история, вроде той, что со мной произошла только что...
И секретарь смеется, а за ним и девушки, хотя они еще не успели выслушать смешную историю...
— Чем ты так насмешил девчат? — спрашивает Конак, ночной пастух фермы, здороваясь с Батыром.
— Да пока только своим смехом, — отвечает секретарь.
Все усаживаются в кружок, кто на чем придется.
— Дело было не то в Баксане, не то в Чегеме, — начинает Батыр. — В знойный день идет с пастбища человек. Пить ему хочется страшно. Думать ни о чем другом не может. «Вот, — мечтает, — как только перевалю через гору, — напьюсь, там есть чудесный родник». Идет он, идет, поднимается в гору, спускается с горы, а навстречу ему — косари. И вместо того, чтобы первым делом поздороваться, как положено, говорит: «Где бы здесь воды напиться, товарищи...» Понял, что сморозил глупость, хотел поправиться и снова: «Где бы здесь водицы испить, товарищи?» Косари смеются, поняли его ошибку и направили его к своим шалашам... Вот, собственно говоря, и весь мой рассказ. Теперь ваша очередь рассказывать. Как поживаете, уважаемый Конак, как дела на ферме?
— Спасибо, хорошо, — скороговоркой отвечает Конак, — скота много, приплод здоров, надои хорошие, сами тоже сыты.
— Что ж, прекрасно, отец, — удовлетворенно говорит Баразов и, обращаясь к своему шоферу Борису, просит его принести из машины связку с книгами. Борис — неизменный спутник Батыра Османовича, он хорошо изучил характер своего начальника и все его поручения выполняет быстро, четко и без лишних слов.
Пакет принесен и развязан. Книги и журналы пошли по рукам.
— Батыр Османович, — обращается к секретарю зарумянившаяся Фаризат, — у нас с Конаком недавно вышел спор. Разрешите его, пожалуйста.
— О чем же вы спорили?
— Я на днях прочитала Конаку заметку в газете о землетрясении в Японии. Оказывается, у него есть своя собственная теория на этот счет. Мы стали ему возражать... Пусть он лучше сам расскажет. — Фаризат повернулась к старому пастуху.
Конак молчит. Почему-то не хочется ему возобновлять этот разговор при Батыре Османовиче. Но раз все просят, придется рассказать.
— А, ничего особенного! — машет Конак рукой. — Просто я объяснил им, как получаются землетрясения или, скажем, затмение луны. Мой отец был человеком грамотным: медресе окончил. Вот он мне и говорил, что земля не имеет ни начала, ни конца, огромная, значит, она. А держится эта громадина на одном роге вола. Когда у вола устает один рог, он перебрасывает землю на второй. От этого и получается землетрясение. Вот и все.
— Скажи, Конак, а на чем же стоит этот вол? — без улыбки спрашивает Батыр. Молодежь еле сдерживает смех, но секретарь взглядом просит всех не смеяться.
— Святой аллах! Откуда мне знать?
— Но ты же утверждаешь, что земля не имеет ни начала, ни конца?
— Ясное дело.
— Как же вол выдерживает на кончике одного рога такую тяжесть?
— Отец говорил, что этот вол в несколько раз больше земли, — отвечает Конак, почесывая затылок.
— А твой почтенный отец сам его видел?
— Нет, но он прочитал об этом в своих толстых книгах...
— Интересно, Конак, как такого великанского вола обеспечивают сеном, водой? Нелегко, наверное, приходится тем, кто приставлен его кормить.
— Этого тоже, кроме аллаха, никто не знает.
— И вообще возникает множество вопросов. Например, такой: неужели этот самый вол все время стоит на ногах? Ведь ему и отдохнуть нужно. Но если он уляжется спать или опустит морду, чтобы испить воды, земля, пожалуй, сорвется и покатится куда-нибудь, как футбольный мяч. Как ты себе все это представляешь, Конак?
— Земля тогда свалится на то, на чем стоит вол! — звонко выкрикивает Ханифа и заливается смехом.
— Ты еще молода об этих вещах рассуждать, — обрывает ее помрачневший Конак.