Вот и для меня в те дни не существовало ничего, кроме жара в моей крови. Когда Телларин стучался ко мне ночью, я укладывала его в свою постель, а когда он уходил, я плакала, но не от стыда. Между тем осень сменилась зимой, но нам и горя было мало - мы построили себе свой собственный теплый мирок. Я ни на миг не могла представить себе жизни без Телларина.
Скажу опять - юность глупа, ведь я столько уж лет живу без него. И в жизни моей с тех пор, как я его потеряла, было немало радостей, но тогда я нипочем бы не поверила в это. И все же я никогда больше не жила так полно и ярко, как в дни своей первой любви. Словно я знала, что нам недолго быть вместе.
* * *
Как ни назвать это - судьбой, проклятием или волей небес, - но теперь, оглядываясь назад, я вижу, как нечто неотвратимо вело нас к месту нашего назначения.
В одной ночи в конце месяца фейервера я начала понимать, что отчим не просто чудит - дело гораздо хуже. Я кралась по коридору обратно в свою комнату, проводив Телларина, и ни о чем другом не думала - и вдруг наткнулась на Сулиса. Я пришла в ужас, решив, что мое преступление столь же очевидно, как кровь на белой простыне, и, вся дрожа, ожидала изобличения. Но он лишь заморгал и поднял свечу повыше:
- Бреда? Что ты здесь делаешь, девочка?'
Он не называл меня "девочкой" с тех пор, как умерла мать. Его немногие волосы растрепались, словно он сам только что разгуливал где-то, но, судя по его застывшему взгляду, прогулка была не из приятных. Широкие плечи поникли, и он казался таким усталым, что едва мог держать голову прямо. Мужчина, так поразивший мою мать в доме Годрика, изменился почти до неузнаваемости.
Отчим был закутан в одеяло, из-под которого виднелись голые до колен ноги. Неужели это тот самый Сулис, который всегда одевался с тем же тщанием, с каким некогда стро ил свои полки на поле боя? Вид бледных ног вызвал во мне невыразимую тревогу.
- Я... Мне не спалось. Захотелось подышать воздухом.
Его взгляд, скользнув по мне, снова ушел во мрак. Он казался не просто растерянным, а испуганным по-настоящему,
- Не надо выходить в такое время. Теперь поздно, а в этих коридорах полно... - Он запнулся. - Полно сквозняков. И очень холодно. Ступай к себе, девочка.
Все в нем внушало мне страх. Я попятилась, но сочла нужным произнести:
- Доброй вам ночи, и да благословит вас Бог.
Он как-то судорожно качнул головой и побрел прочь. Несколько дней спустя в замок доставили закованную в цепь колдунью.
* * *
Я узнала об этом только от Телларина. После любовных ласк мы лежали, пригревшись, под моим одеялом, и внезапно он объявил:
- А господин Сулис велел схватить колдунью.
Я удивилась - обычно в постели мы говорили совсем о другом.
- Какую колдунью?
- Она живет в лесу Альдегеорте, - он произнес эркинлендское название с обычной милой неуклюжестью, - и часто бывает на рынке в городе на Имстрекке, к востоку отсюда. Там ее хорошо знают - она лечит травами, сводит бородавки и все такое. Так говорит Аваллес.
Я вспомнила, что велела мне передать отчиму бывшая шлюха Ксаниппа в ночь смерти моей матери. Было тепло, но я плотнее закутала одеялом наши влажные тела.
- Но зачем она понадобилась господину Сулису?
- Ну, она ведьма - стало быть, идет против Бога. Аваллес с солдатами схватил ее и привез сюда нынче вечером.
- Но на озере, где я выросла, полным-полно знахарок, и под стенами замка они тоже есть. Зачем же ему эта женщина?
- Как видно, он полагает, что она не просто безобидная знахарка. Он велел бросить ее в темницу под тронным залом, скованную по рукам и ногам.
Мне непременно нужно было взглянуть на нее - как из любопытства, так и потому, что состояние рассудка отчима внушало мне тревогу.
* * *
Утром, когда господин Сулис еще не встал, я спустилась в темницы. Колдунья была там единственной узницей. Эти подвалы редко использовались по назначению, ибо заточенные в них умерли бы от холода и сырости, не успев послужить примером другим. Стражник с охотой пустил падчерицу хозяина замка поглядеть на ведьму и указал мне дверь последней темницы.
Мне пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть в зарешеченное окошко на двери. Свет шел только от одинокого факела, горевшего на стене позади меня, и колдуньи почти не было видно. На запястьях и щиколотках у нее были цепи, как и сказал Телларин. Она сидела на полу в своей лишенной окон темнице, похожая из-за опущенных плеч на вымокшего под дождем ястреба.
Я смотрела на нее, а она звякнула цепями, не повернув головы, и спросила на удивление низким голосом:
- Чего тебе, дочка?
- Господин Сулис... мой отчим, - проговорила я, как будто это могло служить объяснением.
Она широко раскрыла свои огромные желтые глаза. Сходство с хищной птицей еще усилилось - мне показалось, что сейчас она накинется на меня и раздерет острыми когтями.
- Ты пришла просить за него? Я скажу тебе то же самое, что сказала ему: на его вопрос нет ответа. Я, во всяком случае, не знаю его.
- Что же это за вопрос? - едва дыша, спросила я.
Колдунья, молча поглядев на меня, поднялась. Я видела, что ей это тяжело из-за цепей. Она вышла вперед, и свет из оконца упал на нее. Ее темные волосы были острижены коротко, как у мужчины. Не красавица и не уродка, не высокая и не маленькая, она дышала силой, и немигающие желтые плошки ее глаз притягивали к себе мой взгляд. Я еще не видывала таких, как она, и ничегошеньки в ней не понимала. Говорила она, как обыкновенная женщина, но было в ней что-то дикое, как раскат отдаленного грома, как бег оленя по лесу. Я не могла двинуться с места, точно она меня околдовала.
Наконец она покачала головой:
- Не надо тебе пугаться в безумные дела своего отца, дитя.
- Он мне не отец. Он был женат на моей матери.
- Вон оно что, - с похожим на лай смехом сказала она.
Я переминалась с ноги на ногу, по-прежнему прижимаясь лицом к решетке, сама не зная, зачем я говорю с этой