Буше пришел в себя. Он ничего не видел. Ничего не чувствовал. Попытался дышать, но дыхание было поверхностным, частым. Кислород заканчивался, в атмосфере скопилась углекислота.
Левая рука его была зажата. Он вытянул правую, пощупал сбоку. Пальметто лежал под ним. Мэй — сверху.
— Мэй! Вы целы?
— Вроде как. А как там Боб?
— Не знаю. Похоже, он подо мной.
— Больше ему быть негде. Попытаюсь сдвинуться.
Он почувствовал, что она оторвала свое тело от его, услышал, как она шарит в темноте. Щелкали кнопки и переключатели, но ничего не происходило. Наконец загудел какой-то моторчик. Вспыхнул красный свет. В тусклом освещении Мэй отыскала примагниченную лампочку, которую держала на рабочем месте. Принялась проверять системы, начав со снабжения воздухом.
Буше услышал, как шипит кислород, вырываясь из баллонов.
— Еще пара минут — и мы бы задохнулись, — сказала Мэй. — Или замерзли бы. Черт, как здесь холодно.
Буше поднялся.
— Посветите на Боба, — сказал он.
Мэй направила туда луч фонарика. Буше поднял голову Пальметто, руки запачкались кровью. Отыскал пульс на шее.
— Он жив, но ранен.
— Нужно выбираться. Мы свалились еще на две тысячи метров. До максимальной глубины, какую способны выдержать.
Мэй отключила подачу кислорода и запитала систему через резервные аккумуляторы. Вспыхнул свет. Стало ясно, что аппарат лежит на боку. Мэй выглянула в штурманский иллюминатор.
— Ничего себе, — сказала она.
Буше подошел к другому иллюминатору.
— Я ничего не вижу.
— Вы смотрите прямо вниз. Похоже, мы лежим на еще одной гряде. Только я не понимаю, что нас удерживает.
Она потянулась к радиотелефону:
— «Бигль», это «Люси». Прием.
— «Люси», «Бигль» слушает. Что у вас случилось? Прием.
— Пока не знаем. Возможно, землетрясение. Мы свалились в Каролинский желоб до максимально возможной глубины. Лежим на боку у стенки. Кислорода и энергии в обрез. Поглотитель углекислого газа поврежден. Не знаю, смогу ли в этом положении сбросить балласт, чтобы начать подъем. Прием.
— «Люси», выбора у вас нет. Сбрасывайте и поднимайтесь.
— Попробую. Конец связи. — Она отключилась.
— А что нужно сбросить? — спросил Буше.
— К аппарату извне крепятся стальные пластины. Именно за счет их он погружается; выполнив задание, мы просто сбрасываем их и поднимаемся на поверхность.
Раздался стон, оба они склонились над Пальметто.
— Ты ударился головой, — сказала Мэй.
— А то я сам не знаю, — ответил он. — Где мы?
Она пояснила, где они находятся — и в какой опасности.
— Задерживаться нельзя, — сказал он. Попытался сесть. — Чего мы ждем? Сбрасывай пластины.
— Легко сказать, — возразила Мэй. — Мы лежим на боку. То есть придавили половину из них. А остальные лежат сверху.
— Ну, отцепите их, или как там делают, — сказал Буше.
Мэй склонилась над панелью, щелкнула несколькими переключателями. Никакого эффекта.
— Сила тяжести-то нам здесь не помогает.
— Зато может помочь кое-что другое, — сказал Буше. Взял один из музыкальных дисков — в аппарате была целая подборка. — Вы говорили, что здесь есть все, и, похоже, не соврали.
Он вставил диск, вытащил наушники, чтобы музыку слышали все. Раздалась ритмичная мелодия: бой барабанов, единственный аккордеон. Буше шагнул к Мэй и сказал:
— Не соблаговолите потанцевать, мадам? Это зайдеко. То же, что и полька, только топать нужно сильнее.
Она шагнула ему в объятия. И они задвигались по глубоководному аппарату в ритме музыки каджунов. Аппарат качнулся. Накренился. Перенос веса заставил его сорваться с уступа. Они почувствовали, что падают — все глубже и глубже.
— Пластины не отцепляются! — вскрикнула Мэй.
Она метнулась к приборной панели, ударила кулаком по рычагу. Они продолжали погружаться… а потом аппарат медленно выровнялся. Спуск прекратился, на некоторое время они зависли в неподвижности, потом начали всплывать. Музыка все звучала, певец перечислял несравненные таланты некоего «удальца и молодца». Дружный вздох облегчения добавил в атмосферу щедрую порцию углекислоты.
Они остались сидеть в положениях, которые сочли наиболее удобными. Всплытие — дело нехитрое, аппарат поднимался к поверхности будто пузырек воздуха. Мэй следила за показаниями глубиномера. Прошло довольно много времени, и вот она сказала: