4
О том, что произошло, разговоров хватало. Не потому ли Тимше привиделось: спускается он с проходчиками в шахту, а сверху на них — «карлик», с зажженными фарами, страшный. Ударил клеть, оборвал и, перевернувшись, ушел через расстрел в другую часть ствола.
Стремглав летя вниз, Тимша заметался на койке, сбросил одеяло, подушку. Задыхаясь от ужаса, с трудом приподнял стриженую голову, очнулся и, ничего толком не понимая, оглядел темную комнату.
За окном на столбе диковинным ночным цветком распустился фонарь. Не поймешь со сна: не то — ромашка, не то — одуванчик. Пустые койки смутно виднеются по углам: соседи — в ночной смене.
В смежной комнате слышится недовольное кряхтенье, сонный зевок. Не поднимаясь, Волощук окликает:
— Чего ты? Приснилось что?..
— Не знаю, — Тимша силится вспомнить, что же такое приснилось, и не может. Только волосы еще ёжатся на макушке. — Привиделось… а-а-а!
— Чего ты? — Волощук — босый, в кальсонах — щелкает выключателем, щурится на пороге. — Приснилось, так очнись!
Тимша спускает ноги на пол, подбирает подушку, одеяло. Плечи трясутся, как в ознобе. На руках, на ногах — гусиная, в пупырышках, кожа.
— Привиделось: будто в клети я, а сверху — «карлик»! Ка-ак садану-ул…
— Петушок ты еще, — снова зевает Волощук. — На меня всамделе падал — я молчу, сплю. А тебе только приснилось — орешь благим матом.
Вздрагивая, Тимша словно бы виновато оправдывается:
— С зажженными фарами! Страховитый! Клеть оборвал и…
— Давай лучше перекурим, — рассудительно предлагает Волощук. — До утра часа два, не меньше.
— Кури, я не буду, — отказывается тот. Потом, помедлив, откровенно признается: — Не умею еще.
— Да ну? — Волощук идет к себе, приносит сигареты, спички. — Не маленький… эва какой вымахал!
— Никотинный яд сердце отравляет. И спиртной, алкогольный…
— Мы вчера с Косарем здорово хватанули. В «Сквознячке» — за спасенье от неминуемой! — Закурив, Волощук предлагает сигарету Тимше. — Задыми, чтоб на том свете скоро не ждали.
Завернувшись в одеяло, тот подбирает ноги, не решаясь отказаться, размашисто чиркает спичкой. Он и вправду не умеет еще ни курить, ни пить, хотя и понимает, что шахтеры без этого не живут.
Воротынцев перевел его вчера в смену к Волощуку. Четвертого пообещал дать в ближайшее время.
Стараясь не морщиться от дыма, Тимша сидит на койке и затягивается как можно реже, боясь поперхнуться, закашляться. Окончив семилетку, он не захотел работать в колхозе, удрал из дому — и, прошатавшись со стройки на стройку целое лето, прибился к осени в горное училище.
Волощуку тоже не по себе. Не то вчера действительно перебрали в «Сквознячке», не то он вспомнил, что было во время аварии, и хмуро поводит широченными плечами.
— Ты давно в шахте? Чтой-то я тебя вроде не примечал.
Тимша боится признаться, боится соврать и, бросив обросшую пеплом сигарету в неприкрытое окно, едва слышно произносит:
— Четвертый день.
— А как зовут? Фамилия?
— Овчуков. Тимша.
— Тимофей, что ль? По-нашему.
— По-нашему, Тимофей. А по-сибирски — Тимша.
— А ты разве сибиряк?
— Нет, бельский. Дед когда-то, еще при царе, в Сибири был. Привык там всех по-чалдонски: батю — Ваньшей, меня — Тимшей. Так и осталось…
— А в шахтеры ты не зря? — испытующе оглядывает его Волощук. — Может, лучше б еще куда?
Тимша мгновенно заводится:
— Я горное кончил. Еще куда — нас не распределяли.
— Лады, не тарахти с одного оборота, — Волощук добродушно смеется, но это почему-то совсем не обижает Тимшу. — Топором умеешь?
— В лесу вырос.
— А проходчиком хочешь стать?
— Хочу.
— Рудольский и Воронок прирожденные проходчики были, — словно не обратив внимания на его желание, вспоминает Волощук. — Настоящие побратимы! Работать — вместе, гулять — вместе. Вместе и смерть приняли.
Все в шахте кажется Тимше необыкновенным. Необыкновенны и сами шахтеры, тем более — погибшие так страшно.
— А лесогоны трепали: бузотеры они! С начальством схватились…
Затянувшись последний раз, Волощук ищет, куда бросить истаявший дымом окурок, и, не найдя ничего подходящего, сует в банку с цветком на подоконнике. Сильная его фигура кажется еще внушительнее — взлохмаченная со сна, чудная.
— Слыхали они звон, да не знают откуда, — осуждающе роняет он. И, видя, что новичок ничего не понимает, не без горечи принимается объяснять: — Не знаешь ты еще, что у нас, на девятке, творится. Гонка, штурмовщина, нескладица вавилонская!