После похорон Гуркин задержал Суродеева, отвел в сторонку. Сознание исполненного долга не мешало ему думать о более прозаических вещах.
— Иван Сергеич, на поминки, — заговорил он, заслоняясь спиной от уходивших с кладбища, чтобы не услыхали кому не следовало, кого за недостатком места и средств просто не приглашали. — Хоть на полчасика…
— Нет-нет! В горкоме ждут, — решительно отказался Суродеев. — Не могу!
У выхода его перехватил Дергасов. Не дождавшись Суродеева в шахтоуправлении, он решил, что того задержали дела, и успел на похороны только к самому концу.
— Иван Сергеич, я вас у себя ждал. А вы, оказывается, прямо сюда, — пытаясь объяснить опоздание, виновато сказал он. Но Суродеев только махнул рукой и уехал.
Гуркин пригласил на поминки Антона Прокофьича, осиротело стоявшего у ворот, и, забыв о давешней ссоре с Дергасовым, подошел к нему.
— Леонид Васильич, с нами, — не придумав ничего другого, сказал он. — Родственники просят!
Все еще переживая неудачное объяснение с Суродеевым, тот смерил Гуркина негодующим взглядом.
— Ты что? Мне же нельзя участвовать в подобных мероприятиях. С подчиненными…
«Почему?» — хотел спросить Тимша, но не спросил и, понимая, что на поминки его не позовут, освобожденно и без сожаления вздохнул.
6
Без сожаления покончив с хлопотами на кладбище, Гуркин шел к Журовым и освобожденно думал о том, что все скоро кончится. Приглашенные уже собрались и, сдержанно переговариваясь, ждали его возле крыльца.
Как ни тяжелы похороны, а приносят облегчение даже в самом неутешном горе. Так было и на этот раз. Как и все, Гуркин ощущал неотложную необходимость хоть немного восстановить потраченные силы, отвлечься от пережитого.
— Садитесь! Садитесь! — пригласила собравшихся Марфа. Седая, крупная, она была из тех шахтерок Подмосковья, что ни в чем не отличают себя от мужчин: умеют и уголь кайлить, и стол накрыть, и водку пить, и детей растить. — Помянем наших новопреставленных! Пухом им земля…
Она сразу смекнула, что первым на поминках будет председатель шахткома и посадила Гуркина во главе стола. Места всем остальным определялись так же безошибочно. Антон Прокофьич и Алевтина оказались по обе стороны Гуркина, а Волощук и Косарь — рядом с ними. Затем сидели члены похоронной комиссии, Воротынцев, подружки Алевтины, Янков. Себе самой Марфа оставила место в конце стола — напротив Гуркина.
— Ну что ж, — в меру скорбно проговорил он, подняв налитую до краев стопку. — Вечная память им, нашим, героям! Пока будет стоять Углеград и наши шахты…
И выпил, не чокаясь ни с кем, как положено по обычаю.
— Пухом земля! — подхватила снова Марфа. — В ней они самые лучшие свои дни проводили, в ней и лежать будут. Все рядышком…
Антон Прокофьич подсолил стопку собственными слезами, Алевтина едва пригубила. После выступления Суродеева она все еще не могла прийти в себя и время от времени виновато и судорожно вздыхала.
Скованность и напряжение первых, особенно тягостных, минут прошли. Все оживились, заговорили. Зазвенели ножи и вилки.
— Земля-глинка, не своя перинка!
— Место-то видное. Под елочками…
— Какое ни место, своей волей ложиться никому не охота.
— А начальство, вишь, побрезговало — не пришло.
Воротынцев счел необходимым объяснить:
— Должность не позволяет. Со своим братом-инженером пей-гуляй; с нами, шахтерами, — погоди.
Первая стопка обычно не производила на Волощука никакого впечатления. И сейчас, выпив, он даже не стал закусывать, тоскливо ожидая, когда предложат еще.
Наконец Марфа вспомнила о нем и Косаре и, налив сидевшим поблизости, провозгласила:
— Выпьемте ж и за тех, кто остался жив! Верьте не верьте, а это — чудо…
— Да ну-у, — хмуро отмахнулся Волощук и, воспользовавшись предложением, налил, опрокинул в рот вторую стопку. — Не успей мы тогда за поручни — лежали б сейчас с ними. Как побратимы.
— А ты что думал? В том и чудо.
Молчавший до этого Янков диковато уставился в тарелку и отрывисто проговорил:
— Кому чудо, а кому юдо. Бросьте вы лучше, а то…
Что́ он имел в виду, так и осталось недосказанным. Алевтина и Косарь переглянулись, будто подумав об одном, и сделали вид, что это их не касается.
Антон Прокофьич казался пьян не столько от вина, сколько от горя, и сидел, задумавшись о чем-то своем. Волощук осторожно тронул его за плечо, спросил, когда уезжает.
«Кончатся поминки, разойдутся все, — опасался он. — Надо бы пристроить куда старика: пускай хоть отдохнет, поспит…»