— Ну что? С вас вроде бы причитается, — напомнил им как ни в чем не бывало Косарь. — Новосельице все-таки!
Правила внутреннего распорядка запрещали распивать спиртные напитки в комнатах. Да Волощук и не любил пить в общежитии, предпочитая узаконенные для этого места общественного времяпрепровождения.
— Волк, говорят, собак не боится — брёху не любит!
Положив на скатерть наспех отмытые руки, Косарь сидел за столом, ждал.
— Пускай петушок слетает!
— За водкой не пойду, — загорячился Тимша. — Не пойду и пить не буду!
— Зачем за водкой? — рассудительно проговорил тот. — По такому случаю можно и клоповничку. Закуску поинтеллигентней, три соленых огурца и что понравитца́, — и сделал ударение на последнем слоге, отчего все получилось как бы в рифму.
Должно быть, до Волощука наконец дошло, что ни к чему хорошему это не приведет. Задвинув чемодан под койку, он по-хозяйски огляделся:
— Ничего, выпьем и чаю.
На подоконнике было грязно. Тимша убрал, вытер пыль. Волощук казался ему настоящим шахтером, достойным уважения и подражания; Косарь не вызывал ничего, кроме неприязни.
И в шахте они чуть было не сцепились — с первой встречи.
— Принимайте пополнение! — подводя его к проходчикам, крикнул Воротынцев. — Парень крепкий, грамотный. Наше горное окончил…
Волощук сидел за пультом комбайна, вряд ли что расслышал. А Косарь оглянулся, хмыкнул:
— Сватай еще куда!
Тимша ожидал — Воротынцев оборвет его, как обрывал многих, но тот почему-то пропустил это мимо ушей, и, подойдя к Волощуку, поинтересовался:
— Ну, как оно? Вода не донимает еще?
— Крепить не успеваем, — перевел комбайн на холостой ход, то ли давая отдохнуть машине, то ли себе самому, и, спрыгнув с сиденья, пожаловался: — И давление — больше некуда!
— Ничего, ничего. А парнишка подучится, — не хуже других будет.
Все так же недружелюбно Косарь бросил ключ, выпрямился. Лицо его было измазано, каска едва держалась на макушке.
— Горное кончил, ключа в руках не держал? А тут, на проходке…
Одобрительно подтолкнув растерявшегося новичка, Воротынцев сделал знак Волощуку:
— Пошел!
Хобот комбайна приподнялся. Отчищенная добела фреза снова врезалась в пласт. Лапы погрузчика задвигались, погнали породу на транспортер.
Забыв обо всем, Тимша восхищенно загляделся. Похожий на диковинно-чудовищного зверя, что жили, наверно, в те времена, когда вместо угля шумели тут доисторические дебри, комбайн врезался все глубже и глубже, прокладывал забой.
Когда вверху выступила осыпа́вшаяся сырыми комьями кровля, Волощук остановился.
— Давайте крепить! А то завалит…
Схватив ключ, Косарь точно не замечал растерянности новичка.
— Подтаскивай сегменты, не жди! Мамка подмогать не явится…
Тимша торопливо бросился к наваленным металлическим сегментам, принялся подтаскивать. Тяжеленные, они поддавались с трудом.
Спрыгнув с комбайна, Волощук подхватил поданное, легко поставил на предназначенное место.
— Умеючи и ведьму бьют! Видал? — усмехнулся он, задорно блеснув крупными, неровно подогнанными зубами. — А ты не стой на сквозняке, петушок, — простудишься…
Задумавшись, Тимша забыл, что он не в шахте, а в общежитии. Волощук перевернул скатерку другой стороной, достал посуду.
— Сходи кипяточку принеси, — сказал он. — Сейчас чай заварим.
— А чайник где?
Косарь смешливо фыркнул:
— Организуй!
Когда Тимша вернулся с кипятком, стаканы стояли уже на блюдечках, чайные ложки — рядом. Хлеб, масло, колбаса и сахар были припасены, наверно, у Косаря.
— Чайку оно не плохо, — достав сигарету, Волощук положил ее на столе — золоченым ободком к себе, стал заваривать высыпанное из пачки. По скулам расползлись красноватые пятна, будто внутренний жар пробивался наружу.
Отхлебнув из стакана, Косарь неожиданно поперхнулся, сунул его на блюдце.
— Крепок, а не водка! Много не выпьешь…
Тимше казалось, он не за столом, а на карусели. Хотелось поскорее на койку — лечь, вытянуться. Он и не представлял себе, что так вымотается в шахте, но с Волощуком пошел бы не задумываясь хоть в преисподнюю.
Должно быть, тот почувствовал это. Тронув его за плечо, сказал, как маленькому:
— Ложись, ежели умаялся! Нос, брат, не обушок: за столом не кайли…
— А мы давай еще по черепушке, — разохотился Косарь и, будто вспомнив, заметил: — Не быть бы тебе звеньевым, Лаврен, да несчастье помогло.