— Поставят, и ты осчастливишься!
Сон прямо одолевал. Сделав усилие, Тимша качнулся, вскинул соломенные брови.
— И я еще хочу. Покрепче…
Взяв чайник, Волощук налил ему покрепче. Когда-то в Щекине он сам был таким же желтоклювым петушком, впервые залетевшим в шахтерскую семью и так же тянувшимся к любому, кто казался опытней и сильней.
«Шахта — она нравная. Кому — мать, кому — мачеха. Хорошо, что силой не обделен. А как — так себе?..»
Тимше сделалось отчего-то все ни по чем.
— Работнем, бригадир! — с прямодушной убежденностью стал он уверять Волощука. — И втроем… без четвертого.
— Не ты ли за двоих? — Косарь насмешливо следил за ним. — То-то, проходчик выискался!
— И с давлением справимся, — продолжал убеждать Тимша. — Нам в училище такие расчеты по крепежке делали… закачаешься!
Волощук налил себе. Сахар он любил вприкуску и, сдавалось, больше глядел на него, чем откусывал.
— Не надо умней инженеров быть, — задумчиво отхлебывая, сказал он. — Положено при комбайне четверо проходчиков, значит — четверо.
Не допив чай, Тимша уронил отяжелевшую голову на руки. Бутерброд с колбасой лежал рядом, в стакане густел нерастаявший сахар.
Обняв за плечи, Волощук свел его на койку.
— Давай-ка в комарок[3]! Не лови окуней…
Едва раскрывая слипающиеся веки, Тимша кое-как разделся. Самое главное не думать о том, что завтра будет так же трудно.
— Готов, — презрительно буркнул Косарь. — С такими в смене накукарекаешься!
— Ничего, приобыкнется, — Волощук пыхнул зажигалкой. — Сами попервости разве не такими были?
Зажигалка чуть не сорвалась с его ладони, как со стартовой площадки. Сдавалось, еще немного — и взлетит.
Косарь разозлился.
— Тогда коммунистических бригад не было. И на проходке…
Что́ на проходке он так и не досказал, но Волощук понял и без того. Конечно, сейчас не то, что лет десять назад, в Щекине. Сравнивать не приходится.
Но что-то говорило ему и другое. Когда-то он был таким же нескладным парнишкой, которого сурово и жестоко учили люди вроде Косаря.
«Шахтерство само по себе не мед, — думал он. — И незачем каждому новенькому прибавлять скаженного его искуса!»
— Ох и добрыня ты, — не то снисходительно похвалил, не то упрекнул его Косарь. — Рудольский не каждого в смену брал. Соображение у него было…
— Ну-ну, — оборвал Волощук. — Сказано: приобыкнется!
— Гляди, тебе видней. Я, ежели что, за всех таких не работник.
Налив еще стакан — до черноты крепкий, но недостаточно горячий, — Волощук откусил крохотный кусочек сахару, сделал несколько глотков. Воспалившиеся его глаза с подведенными угольной чернью веками казались покорными то ли перед тем, что легло на плечи, то ли перед трудной и не очень-то ласковой шахтерской жизнью.
— Рудольский, верно, не взял бы такого, — согласился он. — Ему свой расчет главней был.
— Гляди, я не звеньевой, — лениво повторил Косарь. — Мое дело — вкалывать…
Напоминание о Рудольском, брошенное как бы вскользь, все-таки задело Волощука. В бывшем звеньевом он не одобрял готовности принести в жертву все, лишь бы оказаться на хорошем счету, лишь бы его смена была в шахте самой видной и передовой.
Как всякий рабочий человек, Волощук давно привык определять, чего стоят те, с кем работаешь бок о бок или встречаешься в повседневной жизни, научился почти безошибочно разбираться в людях. Но сейчас самое главное — сколотить смену. Другие соображения просто не приходили ему в голову.
А Косарь был себе на уме. Откровенно говоря, затеи с коммунистическими бригадами казались ему преходящими, временными.
«Мало чего не бывало на земле и под землей, — недоверчиво рассуждал он. — Раньше были ударники, стахановцы; теперь — коммунистические бригады! А что касаемо норм и расценок — уж известно: нормы — вверх, расценки — вниз…»
Что́ бы ни было, Косарь не собирался вкалывать до второго пришествия, а мечтал поднакопить деньжат и уйти на-гора, под ясное солнышко. Если обо всем предыдущем он запрещал себе не только говорить с кем-нибудь, но и думать, то о том, как заработает денег и уйдет куда глаза глядят, признавался частенько.
— А что? Это никому не заказано!
Тимша уснул, а они отправились на автобусе в Углеград. Там, в ресторане «Волна», штормило с обеда.
Как и всякий раз, Волощук угощал, а Косарь не отказывался, пил. Загулялись допоздна. Волощук был не так пьян, как Косарь, а главное — опять у него в долгу.
Автобусы не ходили. Пришлось добираться в Северный пешком.
Вниз, к мосту, идти оказалось хуже всего. Дорога ускользала из-под ног, не так-то просто было держаться на ней в темноте, особенно когда раскачивала круговерть хмеля.