Рабочая площадка была освещена сильной электрической лампой. Оглушительный грохот отбойных молотков закладывал уши.
— Ну, как оно сегодня? — крикнул, здороваясь с водителем, Дергасов. — Сколько за ночь прошли?
— Всего ничего, — отозвался тот и для наглядности отчеркнул краешек крупного черного ногтя.
— Почему?
— Двумя атмосферами разве что возьмешь!
Точно в подтверждение сказанного, он подхватил кусок отбитой породы и показал Дергасову. Повертев в руках, тот обернулся, передал его Рослицкому — каменно-литой, стылый первозданной нежилой стылостью.
— Ничего! Скоро из капиталки компрессора придут…
Отбойные молотки захлебнулись, будто кончились пулеметные ленты. Стало слышно слабеющее шипенье воздуха. Проходчики, как по команде, выключили их, оглянулись.
— Разве это давление? Придет получка — аванс не отработаем…
— Когда только этой муре конец будет?
Чувствовалось: они не верят успокаивающим посулам Дергасова и знают им цену.
— Чем такая работешка, лучше вручную кайлить! Водитель щита Хижняк — усатый, похожий на запорожского казака — невесело поддержал:
— По крайности будешь знать, сколько выдюжил.
Дергасов по-начальнически одернул их:
— Никто этого не разрешит! Ручного труда у нас в шахтах нет…
— Ручного, оно нет. А безрукого — сколько хошь, — ввернул обнаженный по пояс и загоревший до черноты Салочкин. На груди, на руках и даже на спине у него виднелись наколотые синей тушью чудовища, женщины, какие-то диковинные деревья и цветы.
Дергасов постарался замять неловкость. Словно не расслышав ничего, он как ни в чем не бывало кивнул проходчикам на Рослицкого:
— Расскажите лучше представителю «Гипроугля», как вы собирали, монтировали щит.
Рослицкий вынужденно пошутил:
— Рассказывать — не рубать, можно и без давления!
Проходчики испытующе оглядели его.
— Плохо у нас с компрессорной…
— Прохватите кого следует, — посоветовал Хижняк. — С песочком, чи там с уксусом!
— А кого следует? — полушутливо постарался уточнить Рослицкий.
Но они не поддались.
— Полазайте, сами поглядите!
— Эх, зря вы не из «Крокодила», — пожалел помалкивавший до этого Мудряков. — Ему бы тут у нас поживы до сё хватило, — и черкнул ребром ладони по горлу.
Разговор принимал нежелательный оборот. Дергасов поднялся с металлической поперечины, на которой присел, и грубовато оборвал:
— Ну-ка, попробуйте: может, воздух пошел?
Пулеметная очередь рванулась снова, резанула уши. Хижняк скомандовал:
— И то, ребя. Кончай балагу-ур!
«Однако, он умеет, когда надо, — почти одобрительно подумал Рослицкий, пробираясь вниз, к транспортеру. — Все не переговоришь…»
11
Переговоришь или не переговоришь все, а выполнять распоряжение надо. Перед сменой к Волощуку подошел худощавый, ломоносый проходчик в надвинутой на глаза каске и коротко бросил:
— Принимай пополнение, Лаврен!
Не скрывая, что рад, Волощук дружелюбно спросил:
— Ну, как оно? Подлечился?
На них зашикали. Чистоедов давал последние указания спускавшимся и, запнувшись на полуслове, напутственно махнул рукой.
— Ну ладно, идите! Беда с некоторыми. Пока болеют — от дисциплины отвыкают.
Шахтеры потянулись к выходу. Держась поближе, Тимша приглядывался к новому проходчику и, чувствуя себя уже не новичком, а полноправным членом смены, тихонько спросил:
— Кого это к нам, Косарь?
— А тебе не все равно? — вместо ответа огрызнулся тот и громче, чем следовало, скомандовал: — Садись довеском! Поехали…
В забое Волощук, будто оправдываясь, стал объяснять:
— Я думаю, ты на комбайн, Ненаглядыч. А мы — крепить. Вроде бы сподручней будет.
— Давай так, — покладливо согласился тот. — Хотя тебе бы, как звеньевому, лучше самому на комбайне.
— Мы с тобой напеременку.
— Лады.
Он словно стеснялся, что Волощук уступил ему место звеньевого, и, окинув забой зорким по-ястребиному взглядом, пустил комбайн. Фреза врезалась в пласт, стала подрезать его сверху. Лапы погрузчика погнали породу на транспортер, в вагонетки, а Ненаглядов, будто работал здесь всегда, прибавлял и прибавлял скорости.