— Тебе чего, Метелкин? — хмуро встретил его Косарь и не договорил: — Я же вам все сполна…
— Не-ет, не сполна, Федор. Не сполна, — загорячился тот. — Давай-ка посчитаемся!
Похоже, он успел уже хватить где-то для храбрости, но держался не так развязно, как первый раз. Волощук не без любопытства прислушивался к разговору.
— Нечего нам считаться, — Косарь, похоже, опасался подробностей и по обыкновению не собирался пересчитывать сосчитанное. — Иди… откуда пришел!
— Не-ет, никуда я не пойду, — сварливо наседал Метелкин. — Работали по-честному, а рассчитались не по справедливости! Ты сколько себе взял? Триста. А мне и Епихе Сергованцеву по сотне отвалил? Он еще придет, свое спросит…
Бросив чистить картошку, Косарь стал оправдываться:
— Я же вам, лопухам, за артельного был? Был! Мне и положено больше. А Сергованцеву скажи, чтоб не ходил — вы свое получили.
— Епиха говорит: нам еще по полста. А остальное пускай уж тебе за артельство.
Но с Косаря не так-то просто было получить что-либо. Он и сам умел канючить не хуже.
Наконец Волощук догадался, в чем дело, и, отодвинув тетрадку, угрожающе спросил:
— За что это они с тебя требуют, Федор?
— Да так, — отговорился тот. — По старой пьянке…
Но Метелкин не дал ему сочинять.
— Не озиляй! Не по пьянке, а по халтурке. Поставили мы избу хапуге одному, — объяснил он Волощуку. — За пять тысяч. Ну, за пятьсот — по-теперешнему. Так себе Федька три косых отхватил, а нам с Епихой — по одной.
— Это правда? — устрашающе поднимаясь, спросил Волощук. — Ты в артельщиках, а они у тебя за подручных?
Косарь не придумал ничего другого, как ощетиниться ответно. Глаза его заметались.
— Ну и что? Кому какое дело?
— А в нарядке ты кого обманывал?
— «Кого, кого»? Что ж я, по-твоему, должен был на коленки стать: «Простите, мол, люди добрые, ударнички коммунистические! Больше не буду…»
— Хмырь ты ёрный! — боясь самого себя, выругался Волощук и, не сдержавшись, дал Косарю в половину силы. Крутнувшись волчком, тот вскочил с койки, готовый сцепиться, но Волощук не позволил ему опомниться и снова сунул, стараясь только не перебавить.
— Очухайся! Ну?
Косарь сразу пришел в себя, размазал выступившую из носа кровь и бросился к двери.
— Куда? На, вытрись, — загородил выход Волощук. — И отдай ребятам, что причитается, — приказал он. — Сейчас же и поровну, до копейки!
Не то всхлипывая, не то оскорбленно вздыхая, Косарь стал утираться. Крови было немного, но под левым глазом вскочила порядочная кукса. Сняв со стены ручное зеркало, которым пользовались во время бритья, он стал сердито мять ее пальцами и не торопился отдавать деньги.
— Ловко ты его! — опомнился, восхищенно одобрил Метелкин. — Сразу в христианску веру…
— А ты не зуди, — пригрозил Волощук и, опасаясь, что кто-нибудь войдет, догадается о происходящем, напомнил Косарю: — Ну, ты! Поторапливайся…
Тот нехотя полез под койку, открыл сундук. Достав деньги, с трудом отсчитал сто тридцать рублей.
— Нате, подавитесь!
— Еще трёшку, — обрадованно потребовал Метелкин, не очень, видимо, веривший, что так получится. — Считать разучился?
Забрав деньги, он принялся благодарить Волощука. Должно быть, считал, что нужно обязательно сделать это, и, как по-настоящему культурный человек, даже снял кепку.
— Спасибочко за содействие! До свиданья, Федя! Так-то оно правильнее…
— Иди, иди, — едва владея собой, огрызнулся Косарь. — Да гляди: Епихе Сергованцеву долю отдай!
— Отдам, не сомневайся, — оскорбившись, заверил Метелкин. — Совесть-то у меня не твоя, мамина!
И ушел, уважительно притворив за собой дверь, а они, избегая глядеть друг на друга, как ни в чем не бывало вернулись к своим делам.
— Ох, придется повозиться с тобой, — вздохнув, сказал Волощук. — Пока человеком станешь!
И не без облегчения подумал:
«Хорошо хоть, что Тимофея нет».
16
— Нет уж! Хотя отставание и можно объяснить аварией, сводка в совнархозе. — Раздосадованно взглянув на Дергасова, Костяника пожевал губами. — Дело не поправишь, а себе напортишь хуже некуда.
Дергасов сокрушенно вздохнул.
— Обидно: два процента каких-нибудь недовыполнили.
Костяника достал немецкие сигареты, протянул ему.
— Угощайся!
— Эрзац? — преувеличенно опасливо осведомился тот. — Я уж лучше свои.