Телефонный звонок заставил Костянику снова подняться, взять трубку. Разговаривая, ходить возле стола, насколько отпускал скрутившийся шнур, вошло у него в привычку.
Звонил Суродеев. Не понимая, чего он хочет, Костяника односложно ронял:
— Хорошо. Ну, что ты? Все-таки интересно было увидеть снова. Следов войны почти не осталось. А все остальное — заводы, шахты, колхозы — по телефону не расскажешь, Иван Сергеич.
Суродеев поймал его на слове.
— Вот потому я и звоню. Соберем кое-кого в горкоме, расскажешь подробнее.
— Ну, какой из меня рассказчик? — озадаченно остановился Костяника. — Я без бумажки двух слов не свяжу.
Тот рассмеялся.
— Ничего, ничего! Попробуй…
Задумчиво положив трубку, Костяника сел.
— Суродеев, — пояснил он Дергасову. — Хочет послушать впечатления о поездке.
— А что ж, — тот будто почерпнул в этом обстоятельстве новые силы. — Расскажи. При другом обороте горкому было бы не до твоих впечатлений.
Сам бы Костяника не сразу додумался до этого.
— Ну ладно. Ты мне что хочешь — вырви из капиталки компрессоры!
— Вырву, — пообещал, поднимаясь, Дергасов. — Поеду на завод и без них не вернусь. А механик наш ни черта не стоит!
17
Ни черта не стоили и обещания Дергасова. Кто-кто, а Костяника хорошо знал это.
В субботу, воспользовавшись коротким рабочим днем, он собрался на рыбалку. «Москвич» его выглядел еще довольно прилично и был выкрашен даже в две краски: крыша — под слоновую кость, кузов — под цвет морской волны.
Сложив в багажник спиннинг, жерлицы и сачок, Костяника взял приготовленную женой еду, чугунок для ухи и привезенную из Германии бутылку «доппель-кюммеля». За Мамаевым он должен был заехать по пути.
Ежедневные заботы и треволнения не мешали ему увлекаться рыбной ловлей и райским времяпрепровождением на берегу Днепра. Дешевле, наверно, было приобрести его добычу в магазине или на рынке, но разве она могла идти в какое-нибудь сравнение с той ухой, что варилась там.
Подъехав к дому, в котором жил прокурор, Костяника дал условленный гудок и, выйдя из машины, носком сапога попробовал скаты. Давление было нормальное, бензину — половина бака. Заранее предвкушая, как они остановятся возле Царь-омута, он с удовольствием закурил.
Мамаев не заставил себя ждать. В противоположность Костянике он был худой, желчный, знающий силу прокурорской своей власти. Жажда деятельности в должностной сфере обуревала его.
— Рано ты сегодня, — отрывисто проговорил он. — Еще рыба на кормежку не вышла.
— Садись, садись. Пока доедем да пока расположимся…
— А палатку захватил?
— Избаловался ты, Лукич! В шалаше рая не признаешь?
Сунув на заднее сиденье удочки, Мамаев втиснулся в машину, подобрав ноги. Острые, худые колени мотались из стороны в сторону на каждой выбоине.
— Еле вырвался, — пожаловался он. — Перед самым обедом позвонил областной, хотел упечь в какую-то комиссию. С выездом.
— У нас тоже этого хватает, — посочувствовал Костяника. — Но у меня, что бы ни было, — день седьмый господу богу!
Выбравшись на магистраль, машина пошла быстрей. Кузов кряхтел, вздрагивал. Костяника любил езду с ветерком и гнал, не обращая внимания ни на что.
Не доезжая до Днепра, он свернул с магистрали вправо и заросшим проселком спустился по течению реки километров семь-восемь. Там, на обрывистом днепровском берегу, росли-старые, кряжистые дубы, а чуть ниже виднелся Царь-омут, возле которого они обычно располагались.
Луга уже были скошены. Привядшая трава курилась таким сладковато-горькавым и головокружительным ароматом, что, вдохнув его, Костяника почувствовал себя счастливым, а Мамаев — помолодевшим на десять лет.
— И что такое? — заговорил он, поглубже вбирая воздух и снимая тесную форменную фуражку, оставившую на лбу красновато-белый обруч. — Дышал бы вот так — век износу не было бы!
— Великое дело! — подтвердил Костяника. — Вот мы трубим, трубим: то-то, мол, и то-то, а главное в жизни, если хочешь знать, мать-природа.
Мамаев насмешливо фыркнул.
— Философия у тебя какая-то щучья! Ешь, хватай, да лежи, забившись в омут.
— А ты уж тут как тут? Со статьей? Нашел подходящую?
— Нашел, — не без желчи хихикнул тот. — Восемьсот сорокнадцатая: хищничество в пресных водах. Карается варкой в котелке с перцем и лавровым листом!
Царь-омут, как прозвали его рыбаки, медленно крутил уходившие в воду буравчики и казался бездонным. Иногда из непроглядной его пучины всплывала какая-нибудь коряга, будто вытолкнутая невидимой силой, но чаще течение со стремительной неотвратимостью тянуло вниз; даже самые бесстрашные пловцы избегали купаться в этом месте.