Костяника не вытерпел:
— Товарищ Шаронин, скажите: в чем дело? Мы понимаем: вы к нам не зря…
Суродеев переглянулся с Шарониным, как бы спрашивая — говорить или нет. Тот сделал вид, что не понимает, о чем речь.
— После вашей аварии коллективы многих шахт сделали соответствующие выводы, — заговорил Суродеев. — Объявили смотр техники безопасности, проверяют оборудование, механизмы…
— Мы, конечно, у себя пока никаких смотров не проводили, — облегченно вздохнув, подхватил Костяника. — Случившаяся авария, говоря откровенно, застала нас врасплох.
Шаронин снова усмехнулся:
— Еще бы! Не хватало только, чтобы вы к ней заранее подготовились. Всем треугольником!
Поняв, что выразился неудачно, Костяника, не теряясь, попытался поправиться. Но Шаронин спросил:
— Кто у вас секретарь парткома?
Суродеев поторопился ответить:
— Чернушин. Он на семинаре сейчас…
— Ну-ну, — сказал Шаронин. — На семинаре так на семинаре. Мы и без него, — и, обращаясь ко всем вместе, поинтересовался: — Сколько человек в партию вступило?
Костяника смущенно уточнил:
— За какое время?
— Ну, хотя бы с начала года.
— Почти ни одного.
— Что значит: почти?
— Готовились, но пришлось воздержаться. По независящим причинам.
— Кто же это?
— Сейчас я все объясню, — побагровел Костяника. Но Суродеев перебил его:
— С партийной работой у них последнее время подослабло. Чернушин — на семинаре, а без него действительно…
— Вижу, — Шаронин трудно вздохнул. — А у горкома своих хлопот полон рот!
И, словно вспомнив о чем-то, спросил:
— Кто в прокуратуре занимается расследованием аварии?
— Кажется, следователь Павлюченков.
— Позвоните-ка ему.
Опередив Суродеева, Костяника бросился набирать номер и, услышав голос Павлюченкова, предупредил, что с ним будет говорить секретарь обкома.
— Здравствуйте, — взяв трубку, поздоровался Шаронин. — Скажите: вы ведете дело по Соловьинке?
Не ожидавший этого вопроса, Павлюченков неохотно подтвердил:
— Я.
— В каком оно состоянии?
— Да денька через три-четыре, наверно, сдадим в архив.
— Почему?
— За недоказанностью обвинения, — в голосе Павлюченкова послышалось нескрываемое. — Есть у нас такая формулировочка…
Шаронин недоумевающе поморщился:
— Постойте. Что-то я ничего не пойму. Четыре человека погибли. А у вас — «недоказанность обвинения».
Похоже, Павлюченкову нечего было сказать в оправдание. Наконец, понизив голос, он признался:
— По этому вопросу я хотел бы не по телефону. Как коммунист…
Поняв, что в прокуратуре, по-видимому, существуют противоположные взгляды на дело об аварии и что Павлюченкову не так просто рассказывать об этом — по соображениям субординации или почему-либо еще, — Шаронин сказал:
— Хорошо. Я сейчас на Соловьинке, пробуду часов до трех. Приходите в горком около пяти.
— Спасибо! — обрадованно поблагодарил Павлюченков и сразу же подсказал: — Обратите там внимание на маркшейдера Никольчика и машиниста электровоза Янкова. Их показания существенно меняют представление о виновниках аварии.
— Хорошо, — пообещал Шаронин и, передав трубку Костянике, попросил Гуркина: — Позовите сюда машиниста Янкова.
— Янков сегодня во вторую смену, — вспомнил тот. — Наверно, переодевается…
Давно сообразив, что все гораздо хуже, чем показалось вначале, Костяника старался не теряться. Он даже взялся просматривать списки ударников, что-то зачеркивая и вписывая опять, как будто это было сейчас самое главное и не терпело отлагательства.
Шаронин остановился и не смягчил ничего:
— Сейчас мы одни, и я вам скажу. Вы, Костяника, не начальник шахты, а дергасовский подголосок!
— Вот именно, — подхватил Суродеев. — Лучше не скажешь!
Глядя на них холодно-заоловяневшими глазами, Костяника вертел в руках карандаш. Вряд ли он согласился с тем, что услышал, но тотчас же сделал вид, что принимает все, и постарался уверить их:
— Я… я же хотел как лучше.
— Надо было сразу принимать меры, — суровея, сказал Шаронин. — Вы командир, которому партия доверила коллектив шахты, жизнь людей!
— И не обижайся, — сказал Суродеев. — Это правда.
— За правду обижаться — добра не видать, — покаянно поддакнул Костяника. — Спасибо, учту!
Дверь открылась, и на пороге показался Янков. Он был в обычной своей робе, а в руках мял чистые концы.
— Иди, иди, — подбадривал его Гуркин. — Секретарь обкома хочет с тобой поговорить.