— Штурмовщину, равнодушие к судьбам людей — вот что вы насаждали здесь, Дергасов! И пора дать настоящую оценку всему этому.
— Я должен был выполнять план, — не смолчал тот. — С меня требовали уголь любой ценой. И я старался…
— План… ценой аварии? — подхватил Суродеев. — Уголь… ценой человеческих жизней?
Дергасов взорвался:
— Неверно это! Я жаловаться буду… в ЦК.
Шаронин заставил его замолчать:
— ЦК все известно. О том, что у вас тут происходило, написали проходчики Рудольский и Воронок.
— Все равно. Я не первый день в партии и свои права знаю. Это не при культе, когда можно что угодно…
На него неприятно было глядеть.
— Успокойтесь, — остановил его снова Шаронин. — Горком еще не завел на вас персональное дело, Дергасов.
Не глядя ни на кого, тот вызывающе фыркнул, бросился к выходу, но вовремя опомнился. А Мозолькевич, словно оправдываясь, вздохнул.
— Планы выполнять тоже надо умеючи…
Шаронин как бы душевно вернулся к тому, о чем шел разговор до этого. Выразительное его лицо много знающего и много пережившего человека стало снова сосредоточенным.
«Тоже мне: не справился с алгеброй руководства, — подумал он, мысленно возражая Суродееву. — С самолюбием не справился — это верней. А алгебра, на то она и алгебра, чтобы все время выдвигать и ставить свои задачи!»
Шаронин понимал, что партийным работником, разнорабочим партии, как он любил называть себя, не становятся по наитию свыше. Сам он все время учился быть партийным работником с тех пор, как сделался им, и все время сознавал, что ему недостает то того, то другого. Необыкновенно трудна была эта алгебра, а главное — постоянно усложнялась и усложнялась, и вчерашний опыт часто не помогал в решении встававших задач.
«А разве я, секретарь обкома, справился с алгеброй руководства применительно к вам? Мне бы приехать, как только узнал об аварии. А я дождался, пока из ЦК подтолкнули. Вот и суди после этого об алгебре…»
Он любил и ценил Суродеева за прямоту, за цельность характера и считал, что тот нашел в партийной работе свое призвание. Сам Шаронин не променял бы партийную работу ни на какую другую. Он делал свое дело и с волнением видел, как меняются, растут люди, какими великанами становятся — поворачивают реки, передвигают горы и вырываются в космос.
«Надо будет потолковать с ним на досуге, — привычно подумал он о Суродееве. — Работник хороший и коммунист настоящий, а вот насчет самоанализа — хлебом не корми, дай в себе покопаться!»
И, внутренне улыбаясь чему-то, сказал:
— У многих, наверно, складывается мнение, что за такой серьезный вопрос, как состояние техники безопасности, мы беремся вроде бы не с того конца. Что такое техника безопасности в переводе на язык политики? — он обвел взглядом Мозолькевича, Костянику, Суродеева, хотел было ответить и сказал: — Подумайте об этом хорошенько и ответьте себе сами! А пока давайте еще полазаем, потолкуем с горняками, послушаем, что они скажут, что подскажут?
Отпустив Козореза, они решили пройти дальше, на другие участки. Мозолькевич вызвался вести, но вскоре выяснилось, что дорогу не знает, и вышел в главный откаточный штрек.
Остановив состав с углем, Костяника расспросил машиниста, как пройти к Большому Матвею.
— Держите по колее, — пояснил тот. — До развилки, а там вправо!
Весть о том, что в шахте секретарь обкома и всё начальство, дошла до самых отдаленных лав и забоев. Помогая переводить комбайн на новую заходку, Косарь рассказывал:
— С пикой, как навалоотбойщик! Ходит, по часам нормы проверяет: «Все вы, говорит, против настоящих трудяг слабаки! Вот как надо вкалывать!»
— Не трепись, — одернул его Волощук. — Откуда ты знаешь?
Пока удлиняли пути, Ненаглядов старательно отчистил фрезу, подгреб разбросанную породу. По правде говоря, он не любил суматохи вроде сегодняшней. Костяника успел предупредить горных мастеров, чтобы подготовились; те, как всегда в таких случаях, приняли необходимые меры. Каждая смена должна была создать фронт работы и приступать к ней с появлением начальства.
Нечто подобное должны были сделать и Волощук с Ненаглядовым. Воротынцев забежал к ним, попросил:
— Вы уж не умничайте, организуйтесь как следует! А когда увидите, что идут — рубайте!
В сущности он поступал, как приказывали. Разве лучше, если начальство придет и застанет комбайн не работающим, а смену — подводящей пути или подтаскивающей крепление?
— Показуха это, — несговорчиво плюнул Волощук. — Неужто без нее нельзя?