Алевтина нехотя отозвалась:
— Не все равно тебе? Пускай переметывается…
— Ничего ты не понимаешь, — рассвирепел Косарь. — Кроме бабьих своих охов да ахов!
И, надев пиджак, вывел ее к магистрали. Девчонки на той стороне всё еще пели — на этот раз о взгрустнувшей рябинушке, белых ее цветах.
Остановившись, зябкая в бледном свете месяца, Алевтина ожидающе спросила:
— Что ж не скажешь ничего? На дорожку, на прощанье?
— Не ходи ты больше, — хмурясь, попросил Косарь. — Скоро кончим, тогда уж…
— И не приду, не приду, — не скрывая боли, бросила она. — Можешь тут с деревенскими сколько хочешь!
Осклабясь, Косарь поглядел ей вслед, закурил и, потеряв из виду в призрачном мареве ночи, вернулся на стройку. Заржавелая какая-то была у них любовь, хотя вроде и не полагалось бы ей ржаветь, — да что поделаешь.
25
Не полагалось ей, любви, ржаветь, да ничего не поделаешь — поржавела. Опасался Косарь не зря. Дружбе тоже, видно, пришел конец.
Решив догулять отпуск в колхозе, помочь на стройке, Волощук дождался возле бухгалтерии Ненаглядова, отвел в сторонку. Тот даже не удивился.
— Неужто сбежал? Из дома отдыха?
— Как видишь, Ненаглядыч. Давай смену собирать?
— Да ведь Косарь гуляет еще…
— Были мы вчера там, где он гуляет. И надумали сами, — не решаясь досказать отвердевшее, Волощук запнулся, глядя на Ненаглядова.
Не догадываясь ни о чем, тот осуждающе махнул рукой.
— Завяз, значит, в халтуре. Ну что ж, пускай, как говорится, на себя пеняет! Мы и без него. Трое — есть, четвертого — найдем.
— Да нет… Артем Захарыч, — Тимше захотелось объяснить, в чем дело, но Волощук взялся все-таки сам.
— Надумал я отпуск в колхозе догулять, — признался он. — Помогу подшефным скотный двор достроить.
Ничего не поняв, Ненаглядов озабоченно вскинул заседевшие брови.
— Там же, говоришь, Косарь с дружками халтурит.
Тимша не вытерпел:
— Бесплатно, Артем Захарыч. Пойдешь после работы?
Ненаглядов немного растерялся. По правде, он собирался отправить Марфу к дочке в Щекино, а сам мечтал заняться птицами.
Волощук поторопился объяснить:
— В порядке шефской помощи. А халтурщики пускай на себя обижаются.
— У них же небось договор с колхозом? — вспомнил Ненаглядов. — Неладно так. Надо в шахткоме поговорить…
Гуркин встретил их, как всегда, занятый чем-то по горло. Откровенно говоря, у него своих забот невпроворот, а тут еще с чужими. Когда Тимша и Волощук объяснили, в чем дело, он только подмигнул Ненаглядову:
«Видал, дескать? Из молодых да ранний! И звеньевого подбил…»
— Помочь им, конечно, неплохо бы, Роман Дмитрич, — поддержал тот. — По-шефски.
— А где ж ваш четвертый… Косарь, что ль?
— Он уж давно там.
— Помогает, — усмехнулся Тимша. — За тридцать тысяч!
— Опять, значит, в халтуру ударился? — словно упрекая их в этом, сказал Гуркин. И тут же напомнил: — Плохо вы его тогда вразумили, видать!
Тимша хотел сказать, что Гуркин сам же обещал выяснить все и не довел до конца, но вовремя удержался.
— Нам бы вместо Косаря кого другого.
— Не выйдет. И так большая текучесть в сменах.
Волощук понял: лучше действовать в открытую. Зная, что возражение Гуркина — только видимость порядка, он по-бригадирски объяснил:
— Роман Дмитрич, мы не в порядке текучки.
— А как же?
— Мы по идейным соображениям.
— А что, — снова поддержал Ненаглядов. — Без хватарей обойдемся!
Подумав, Гуркин решил:
— Ну ладно. Полови пока рыбку в Днепре, а я потолкую с кем следует. Все-таки и с халтурщиками не так-то просто… понимаете?
— Понимаем, — подтвердил Волощук. — Вот только рыболов из меня не получится. Не умею я хвостом у берега вертеть!
Через день все было согласовано. После работы, взяв инструмент, Тимша, Волощук и Ненаглядов отправились в колхоз.
Руженцев уже ждал их. К стройке они подошли молча, словно боясь нарушить значительность происходящего.
Завидев их, работавшие переглянулись. Трифоныч устало разогнулся, а Сергованцев и Метелкин смешливо фыркнули — не то над ним, не то еще отчего-то.
— Старшой, слазь-ка! — повелительно окликнул Руженцев. — Потолковать надо…
— Об чем еще? — насторожился Косарь. — По графику: все разговоры — вечером, после шабашки.
Руженцев вскинул кутузовское свое веко.
— Кончилась ваша шабашка, — словно давая волю прорвавшемуся, сказал он. — Слазьте все!