— Провожу с горняками беседы о семилетнем плане. А показатели у нас такие: перевыполнение плана на два и семь десятых процента.
Суродеев повертел в руках карандаш.
— Еще вопросы?
— Пускай расскажет о штурмовщине.
— О нарушениях правил безопасности…
— Каково мнение партийной организации? Хотя он теперь не на девятке работает…
Чернушин обернулся.
— Я во время аварии в области на семинаре был. Но могу сказать: Дергасов всегда работал в тесном контакте с партийной организацией. Претензий у нас к нему не было.
Стараясь обернуть дело по-иному, Буданский перебил:
— По-моему, все ясно. Сняли Дергасова правильно, пускай поработает непосредственно в забое. Что касается жалобы, то, я думаю, никакого гонения на него у нас нет. Ни по службе, ни по партийной линии.
Пока он говорил, в воздухе словно бы витало и другое — не то потребовать, чтобы Дергасов рассказал обо всем, не то не возвращаться больше к этому.
Мозолькевич выступать не собирался. Но когда Суродеев взглянул на него, словно ожидая, что тот скажет, он, не поднимаясь с места, внушительно заговорил:
— От несчастного случая не застрахован, товарищи, никто. И положение, в котором оказались руководители шахты, в частности Дергасов, мне понятно. Его можно, конечно, обвинять в аварии, как и дежурившего в тот день маркшейдера Никольчика, но мы понимаем, что виноваты они не прямо, а, так сказать, косвенно…
Убедившись, что его слова производят необходимое впечатление, Мозолькевич попросил воды и, сделав кадыком судорожное движение, отпил несколько глотков.
— Все они виноваты, так сказать, по долгу службы. И Дергасов не больше, чем другие. Что же касается штурмовщины, то положение и на других шахтах, к сожалению, заставляет прибегать к ней, а жалоба на гонение и прочее, по-моему, просто несерьезна.
Мамаева учить выступать было не нужно. Тот давно уже сообразил что к чему и держался, как всегда, уверенно и непоколебимо.
— Признаться, вначале я и сам думал, что виноват в аварии только Журов, — начал он, не то возражая Мозолькевичу, не то рассказывая так откровенно, что никто не решился бы усомниться в его искренности. — Но потом, когда к нам поступили сигналы, я поручил Павлюченкову взяться за расследование…
«Ох и заливает! — возмутился Суродеев и пожалел, что не вызвал на бюро Павлюченкова, — Ведь сам же приказал сдать дело в архив. «За недоказанностью обвинения…»
А Мамаев вел свое:
— Я, старый воробей, меня, как говорится, ни на какой хурде-мурде не проведешь! Жаловаться, когда тебя самого обвиняют, — прием довольно-таки старый. Приходится только удивляться, что Дергасов не придумал ничего другого. Он — главный инженер, командир производства, полностью отвечающий за безопасность в шахте. Ему мы и должны предъявить обвинение по статье сто семьдесят второй. С него и спросим… по всей строгости закона!
— Ну что ж, — заключил Суродеев и, обращаясь к Костянике, спросил: — Ты будешь говорить, Степан Михалыч?
— Я ведь в ГДР ездил. И с планом…
Меренков не отказал себе в удовольствии возразить Буданскому. Поняв, что тот хотел отвести удар от Дергасова, он решил воспользоваться этим как вступлением к тому, что считал необходимым сказать.
— Я внимательно ознакомился с жалобой, товарищи, — заговорил он. — Проверил и расследовал все, что выдвигает в свое оправдание Дергасов, и должен сказать определенно: никакого гонения на него не обнаружил. Дергасов не ответил нам ни на вопрос о штурмовщине, ни о нарушениях техники безопасности, приведших к аварии и человеческим жертвам. Ему просто нечего сказать! А жалоба в Центральный комитет, как тут уже говорили, вызвана исключительно желанием отвести от себя удар, избежать ответственности за допущенные безобразия.
Как бы показывая, что все ясно, он сложил бумаги и закончил:
— Настало время решать вопрос о его партийности. Зря горком откладывал это до сих пор. Двух мнений о том, быть или не быть Дергасову в партии, по-моему, существовать не может.
Давно уже поняв, что судьба его предрешена, Дергасов раскаивался сейчас в том, что непоправимо испортил дальнейшую жизнь. Идя на бюро горкома, он еще надеялся добиться своего. Ни авария, ни случившееся не научили его ничему. Во всем, что произошло, он винил только других — Никольчика, Костянику, а теперь — Суродеева и Меренкова.
Перед тем как перейти к решению, Суродеев предоставил слово ему.
— Только коротко. По существу.