Анфиса Матвевна потемнела.
— А еще скажу: деньги деньгами, а девку мне с толку не сбивайте. Пристаиваете, шушукаетесь — дело молодое. Но чтоб без баловства! Она ведь у меня еще дичок, глупенькая…
Русёня отвернулась, прыснула. Тимша смутился. Вся его сердитость сразу прошла: Анфиса Матвевна видела их насквозь.
— Еще чего, — смущенно пробормотал он. — Мне на призыв скоро.
Бережно взяв деньги, Анфиса Матвевна завернула их в тряпочку. Если так — им найдется другое применение.
Русёня и Тимша ели молоко с хлебом, смешливо переглядывались, а она думала свое.
«Парнишка, кажись, ничего. Отслужится, придет — чем не пара Лидушке? Да только что загадывать? Три года — срок немалый, всяко может случиться…»
Поблагодарив, Тимша оделся, взял кепку.
— До свиданья! Поздно уже, завтра с утра в смену.
Русёня накинула платок на плечи, выскочила проводить его.
— Ты это вправду? — беспомощно спросила она за углом, где не так задувал разыгравшийся ветер. — Тима…
— Отсрочки не будет, — вздохнул он. И, вспомнив Валерку, засмеялся: — Прямо в ракетчики!
— А я как же? — всхлипнула Русёня, прижимаясь к нему. — Ой, ну почему я не парень?
Тимша, веселея, обнял ее:
— Тогда б ты мне совсем не нужна была. Разве ребят можно любить?
Понимая только, что это случится еще не скоро, Русёня счастливо притихла.
— А то кого же?
В воздухе явственно чувствовалось дыхание первой стужи; ветер дул, как бешеный. Но, несмотря на это, им было хорошо согревать друг друга, целоваться и знать, что все испытания — впереди.
Наконец Русёня вспомнила о матери и слегка оттолкнула его.
— Поздно уже! Когда придешь?
— А когда будешь ждать?
— Завтра, как проснусь. И до самого вечера…
— Значит, вечером и приду.
Поцеловав ее на прощанье, Тимша сбежал к магистрали, ощущая на губах парную горьковатость девичьего дыхания. Дойдя до «Жалобщиков», свернул влево, к Соловьинке.
Дневная смена еще не выходила. Размеренно дышала компрессорная. Повизгивал шкив на терриконе; гремел порожняк под погрузкой.
Алая звезда на копре едва угадывалась во тьме. Сонные голуби время от времени сердито гулили над карнизом. Тимша загляделся, ощущая родственную близость всему, что окружало, — шахте, Углеграду, звездной осенней ночи.
Кто-то вразвалку подошел, обнял его сзади за плечи.
— Ну, как оно… Овчуков? Отгулял?
— Отгулял, — узнав Ненаглядова, отозвался Тимша. И, чуть помолчав, без видимой связи, взволнованно спросил: — Артем Захарыч, как ты считаешь: зажжем мы нашу звезду?
— Зажжем. Обязательно зажжем!
— А что для этого делать надо?
— Что делать? — раздумчиво повторил Ненаглядов. Потом, точно отвечая на что-то, давно занимавшее самого, убежденно сказал: — Надо, как Ленин учил: с коммунистов спрашивать вдвойне, А со всех других — как с коммунистов!
Тимша прошел несколько шагов, словно раздумывая над этим, и остановился.
— Можно, я с себя тоже вдвойне буду?
Ненаглядов одобрительно кивнул. Давнее его предположение, кажется, начинало сбываться.
— А ты как считаешь? Только так, брат, и следует жить на земле!
Работать ему приходилось теперь тоже вдвойне. После смены он шел в партком, засиживался поздно. Там, как в штабе во время наступления, было людно. И Ненаглядову не по должности, а по признанному авторитету и опыту часто принадлежало решающее слово во многих делах.
К Большому Матвею прире́зали находившийся в запасе целик соседней шахты. Вентиляционный штрек было решено продолжить, и проходчиков перебросили туда.
Потаскавшись с отходниками, Сергованцев вернулся в шахту. Недолго думая, начальник участка сунул его в смену вместо Косаря.
Как-то, заканчивая продолжение вентиляционного штрека, Волощук разрешил Тимше сесть на комбайн.
— Давай добери остаток! Заходки две — больше не будет. А мы с Ненаглядычем покрепим…
Загрязнившийся, немало поработавший на своем веку, комбайн показался Тимше прекрасным. Отчищенная добела фреза, как всегда, готова была крушить породу. Совок погрузчика захватывал чуть не всю ширину штрека: лапы подбирали грунт, гнали на транспортер.
Включив мотор, Тимша взялся за дело. Фреза приподнялась, легко вошла в толщу пласта, но легкость эта была только кажущейся, обманчивой. Если вовремя не удержать головку, она увязнет, захлебнется породой. А от перенапряжения может сгореть, выйти из строя мотор.
Не позволяя ей увязать, Тимша стал подрезать пласт сверху, чтобы легче было отваливать, сделал глубокую, почти ровную подрубку. Порода сыпалась на совок погрузчика, там ее подхватывали лапы, гнали вверх.