Разумеется, можно предположить, что в здание телеграфа, расположенное прямо в усадьбе, сразу после его ухода зашёл кто-то из любопытствующих работников-европейцев. Как бы невзначай, разумеется… и телеграфист, не видя в том ничего дурного, поделился информацией…
«Да, скорее всего так и было», – с облегчением решил просвещённый одессит, отметая чертовщину к чертям! Проблема с телеграфистом, впрочем, осталась открытой.
Несмотря на все грозные постановления служащим Кампании, белые удивительно быстро пропитываются в Африке своеобразным европейским интернационализмом. Притом чем меньше вокруг белых и больше кафров, тем больше выражен белый интернационализм и отношение к европейцам, как к близким родственникам.
Наиболее выражен этот интересный эффект у африканеров, которые действительно другу дружке родня, и новичков, только-только ступивших на землю африканского континента, и успевших разве что загореть, но никак не пропитаться духом Африки. Сперва – европейский интернационализм, а потом уже всё остальное.
«Выговор, – решил он для себя, – А лучше, пожалуй, обстоятельная беседа с разъяснениями по поводу шпионажа британцев и прочего. Приглашу-ка я его на чай! Да… самое то. Обед или ужин слишком официально, а чай – уважение покажу, но без чрезмерной близости!»
«Стоят, голубчики! – переключился он на воинов, – Во всё лучшее вырядились, как будто и не на работы собрались, а прямо сейчас к почётному караулу готовятся! Да-а… стоило один раз фотографии напечатать не только гостям, но и представителям почётного караула, как пожалуйста!»
«Впрочем, – он усмехнулся внутренне, но на бесстрастном лице его эмоций отразилось не больше, чем на падающем кирпиче, – не я ли недавно размышлял о синематографе для работников? Вот он, крючок…»
«Нормальные условия для жизни и труда как некие базовые принципы, а в качестве пряника – жажда удовольствия и тщеславие! Ну а в качестве наказания – возвращение в родные пенаты, и больше никаких движущихся картинок, танцев под патефон и фейерверков по праздникам! При условии, что я не буду грубо ломать их жизненный уклад – вполне приемлемо».
Окончательно сформулировав для себя стратегию поведения с матабеле на ближайшие годы, плантатор успокоился.
– Отец! – тут же грянуло на зулусском, будто они только и ждали этого момента, – Вождь!
Босые ноги матабеле слитно ударили о землю, строительные инструменты взяты наизготовку, подобно оружию, а из выпученных глаз прямо-таки полилась преданность Белому Вождю. Корнейчуков усмехнулся едва заметно, и концентрация градуса преданности повысилась ещё сильней.
– Приказывай, отец! – выступил из рядов пожилой, но всё ещё бравый старейшина, выпячивая испещрённую шрамами грудь.
– Отец! – снова грянуло громом, – Вождь!
– Н-да… – тихо сказал одессит и расправил плечи, перерождаясь в Вождя.
– Воины матабеле! – начал он на зулусском, который успел неплохо выучить за прошедшее время, – Через три дня сюда прибудут вожди белых людей. Они прибудут по Небу, подобные богам и героям…
Он говорил образно и велеречиво, как и подобает у зулусов в подобных случаях. Перечисляя каждого из гостей, Николай называл не только имя, но и заслуги, а также все звания, чины и регалии.
Процедура долгая и достаточно нудная…
… хотя матабеле так не считали. Глаза всё больше и больше разгорались восторгом, и… плантатор мог поклясться, что они начали светиться!
Объяснив зулусам, кого он ждёт в гости, и какая это честь для него лично и для воинов, которые будут причастны к столь значимому событию, Корнейчуков расставил акценты должным образом.
– В оцеплении будут стоять настоящие мужчины! – повествовал он.
– Отец! – слитно топнули ноги, и на него уставились полные энтузиазма глаза, – Вождь!
– Я знаю, – Корнейчуков упорно гнёт свою линию, – что зулусы рождаются с сердцем льва, но мальчика, даже если он нгуни, не называют сразу мужчиной! Это право нужно заслужить! Мужчиной становятся не тогда, когда вырастают волосы на груди или познают женщину.
– Мужчина матабеле… – он сделал паузу, обведя воинов взглядом, – не просто храбрец. Это воин, который может неделями преследовать врага, не пить и не есть по несколько дней. Он отвечает за свои слова, а за его спиной женщины и дети его народа чувствуют себя в безопасности!
– Сигиди! – проревели зулу боевой клич, надрывая лужёные глотки и выбрасывая вперёд мотыги и лопаты, как ассегаи. Глаза их горели, ноздри раздувались, и общему воинственному воодушевлению не было предела.