В какой?
Славный вопрос. Еще один, на закуску, а сколько их вообще, плоскостей этих? Насколько я помню институтский курс математического анализа, из обобщения понятия параллельности следует, их дофига и даже больше. Раз в двухмерном пространстве можно провести энное число параллельных прямых, то в трехмерном существует сколь угодно много параллельных плоскостей. Это так же верно, как и то, что в четырехмерном пространстве заключено бесчисленное множество трехмерных, эдакая этажерка, уходящая в Небеса. Биллионы Госпиталей, сдвинутых друг относительно друга на какую-нибудь наносекунду, квадриллионы палат под № 8, а за ними — тошнотворная Бесконечность дверей, жизни не хватит, чтобы заглянуть за порог каждой…
Чистилище, так, кажется, сказал Афганец?
Прекрати. Ты не туда свернул, это очевидно. Что бы не представлял собой Госпиталь, сейчас это не имеет значения. Твое дело — вспомнить…
Ладонь по привычке ложится на затылок, массирует его, касается старого шрама.
Я снова думаю о той улице, что уже не раз пугала меня во сне. О машине, главном персонаже отвратительных кошмаров. Только теперь я умышленно пробую нарисовать эту сцену в мельчайших деталях, оживить что ли. Прокручиваю кошмар наяву. Вызываю огонь на себя, как должно быть, выразился бы афганец. Мой новый и уже покинувший меня друг.
V. Щорс
Постепенно больничные стены растворяются, становится значительно теплее и светлее, все оживает вокруг. Первым до ушей доносится кудахтанье кур откуда-то слева, из-за невысокого деревянного штакетника. Неподалеку лает собака, судя по голосу, величиной со слона. Хоть, с дворнягами часто так: весь рост уходит в глотку. Затем лай сменяется лязгом разматываемой цепи, но за зеленью не разобрать, это пес меняет дислокацию, или хозяйка тянет из колодца ведро.
Вслед за звуками приходят запахи, откровенно летние и сельские. Никаких выхлопных газов, почти никакого плавящегося асфальта. Превалируют ароматы прелого сена и скошенной травы, возможно, парного молока. Май позади, цветы плодовых деревьев отцвели и опали, теперь на их месте — крошечные пока яблоки и груши. Кое-где, ярко красными брызгами среди зелени спеют вишни. Картина очень живописна, но именно благодаря запахам достигается полнота ощущений.
Где я?
Непонимание длится мгновение. Маховик в голове переваливает отметку «12» и теперь катит вниз. Я начинаю вспоминать. Я узнаю это место. Я видел этот городок раньше. Я тут был, много лет назад. То есть, когда был маленьким.
Мы с одноклассником (мучительно и безуспешно пытаюсь нашарить его имя, но эта задача оказывается мне не по плечу) приехали в Щорс, милый небольшой городок в Черниговской области. Собственно, городом его следовало считать весьма условно. Видимо, этот статус Щорсу присвоили еще в Советском Союзе, чтобы доказать всему прогрессивному человечеству: наша урбанизация ничуть не уступает, скажем… японской. А возможно, вообще заткнула последнюю за пояс. Правда, приставка пгт никоим образом не сказалась ни на уровне бытовых услуг, оказываемых коммунальщиками населению, ни вообще на качестве жизни.
Думая о Щорсе, невольно вспоминаю на заднем плане «Одноэтажную Америку», повесть, написанную Ильфом и Петровым под впечатлением поездки в США, и увидевшую свет в Советском Союзе в самый урожайный год сталинских репрессий. Мало что помню, давно читал, в памяти уцелело лишь восхищение авторов горячей водопроводной водой, какую они обнаруживали в самых глухих уголках североамериканских штатов. Как подобные откровения проморгали вездесущие советские цензоры, совершенно непонятно. Ведь раскинувшаяся на весь континент страна, где днем с огнем не отыщешь колодца с «журавлем», а канализация и горячая вода — банальность, несокрушима, как ее не расшатывай, чтобы там не болтали идеологи с удостоверениями ВКП(б). Да, обоим писателям крупно повезло, что скрытый подтекст ускользнул от недремлющих взоров ответственных товарищей. Ильф, если не ошибаюсь, вскоре после публикации скончался от туберкулеза, Петров, с началом войны одевший военную форму, погиб. Его самолет сбил какой-то безымянный ас из Люфтваффе.
В общем, по американским понятиям, Щорс, скорее, большая деревня, нежели город. Тем не менее, городишко уютен и мил, возможно, именно благодаря тому, что имеет мало общего с мегаполисом. Даже последовавшие события не изменят моего первого впечатления о нем.
Да и как им было его изменить, ведь Щорс — моя малая родина. Кажется, это называется именно так. Правда, сам я появился на свет в Киеве. Родом из Щорса — моя бабушка. Тут — ее корни, а, значит, на четверть, и мои. Вот и сам дом, куда я, бывало, приезжал на лето — ровесник минувшего века. Настоящее родовое гнездо, реликт, это словечко из арсенала мамы, долгожитель, ухитрившийся пережить четыре войны, две Мировые, Гражданскую и с поляками. А еще коллективизацию и раскулачивание, еврейские погромы и злодеяния нацистских зондеркоманд. Из этого, вросшего в землю, будто гигантская старая колода дома, летом сорок первого ушел на фронт мой прадед, чтобы уже через несколько месяцев сложить голову под Ельней. Из него же, только уже в сорок втором, фашисты угнали в Германию его семью…
Обожди-ка! — приказываю я себе, но объятия Морфея — все сильнее, а во сне, как известно, не раскомандуешься. Ведь он, будто своенравная река, и когда ее течение подхватывает, пловцу остается лишь, отдавшись на волю волн, наблюдать за сменяющими друг друга берегами в надежде, что впереди не объявятся рокочущие перекаты водопадов. Течение, которому я покоряюсь, выносит меня обратно, к старинному деревенскому дому. Лето — в самом разгаре, а я — ребенок, недавно окончивший четвертый класс.
Дни летят незаметно, вопреки тому, что до отказа заполнены нашими детскими делами. А может, именно поэтому. Мы играем в футбол на заросшем сорной травой поле за одноэтажной сельской школой, лепим из пластилина трансформеров — они только появились на экранах отечественных телевизоров. Купаемся в озере, чтобы навсегда запомнить его таким, как принято рисовать в Букваре: камыши стоят частоколом, кувшинки колышутся живыми бумажными корабликами, вдали за горизонтом громыхает, вечером жди грозу с ливнем, который примется стегать раскалившуюся за день землю тысячами шипящих бичей.
Мы смотрим телевизор — время от времени. В соседней России разразилась беда, опять полыхнуло на Северном Кавказе. Шамиль Басаев захватил больницу в Будённовске, спецвыпуски новостей следуют каждые полчаса. Премьер Черномырдин обращается к террористам по телефону, я напуган, Басаев — нет. Бойцы спецназа идут на штурм, трещат выстрелы, как шишки в костре, звук совсем не такой, как в фильмах, и потому гораздо страшнее. Впрочем, я ребенок, и не могу в полной мере прочувствовать тяжесть и жестокость событий, за которыми наблюдаю
Пока в российском Буденновске стреляют, украинский Щорс, который, в принципе, мало чем от него отличается, безмятежно спокоен. Мы встаем спозаранку, уплетаем на завтрак яичницу, поджаренную бабушкой на сале. Яйца оранжевые, как солнце, настоящие, домашние, ничего общего с продающимися в супермаркетах блеклыми доходягами с птицефабрик. Под окнами перекликаются гуси, их гоготание наполняет двор, и от переизбытка живности он напоминает зоопарк. В панораме окна слегка колышутся ветви вишни, усыпанные ярко красными ягодами. Плоды почти поспели, раньше, чем обычно, их биологический хронометр дал маху, неудивительно, лето — чрезвычайно жаркое.
Стрелки больших круглых часов с боем показывают половину десятого утра, а столбик ртутного термометра уже вплотную подобрался к отметке тридцать градусов по Цельсию, и, похоже, не намерен останавливаться на достигнутом.
Разделавшись с завтраком, седлаем велосипеды, едем купаться на озеро. На ногах сандалии и шорты. Сверху — футболка и… вот сюрприз — шерстяная спортивная кофта с толстым капюшоном. Ее связала бабушка. Эта кофта — явно не по погоде, зачем было надевать ее в такую жару, мне самому не понятно. Бабушка настояла. Ее настойчивость даже показалась мне немного странной, в самом деле, ну, к чему, ведь на дворе жара? В девять лет уже ощущаешь себя достаточно взрослым, чтобы оспаривать требования старших, по крайней мере те из них, что представляются перегибами. В общем, я заартачился, напомнил ей, что уже не маленький и не нуждаюсь в подгузнике со слюнявчиком. Она, в ответ пригрозила, что не выпустит меня со двора. Я тогда подумал, бабушка ищет повод, чтобы оставить меня дома.