Хочу еще раз заглянуть в лицо ребенку, в свое лицо, каким оно было много лет назад, но на это не остается времени. Оно, похоже, вообще истекло. Ледяные щупальца скользят по спине, стискиваю зубы, чтобы не завопить. Делаю пару шагов вперед, передаю мальчишку с рук на руки. Мама подхватывает сынишку, ее лицо светится, и она забывает обо мне. Отворачивается и пропадает из поля зрения, а я стою потерянный, придавленный ощущением, будто меня бросили на произвол судьбы, хоть мне давно уж не десять лет. Но я рад, что им хорошо вдвоем.
Я знаю, это так и есть.
Это длится всего пару секунд, мама появляется снова, наверное, перенесла мальчонку в относительно безопасное (как я надеюсь) место. Она протягивает мне руку, ее глаза широко распахнуты, в них мечется отблеск кошмара, подбирающегося ко мне из-за спины.
— Скорее!!!
Тянусь к ней из последних сил, в ноги впиваются иголки, я почти не чувствую ступней. Наверное, они отморожены, я сейчас упаду и рассыплюсь на мелкие кусочки, как замороженный жидким азотом терминатор в финале снятого Кэмероном блокбастера. Только, в отличие от зловредного киборга модели Т-1000, уже не смогу подняться. Секунду мы смотрим друг другу в глаза.
— Сейчас, — выкрикиваю я, прилагая титанические усилия. Ноги не слушаются, каждое движение дается с боем. — Сейчас, ма…
…И, с испугом обнаруживаю в ее глазах непонимание.
Она меня не узнала…
Окно начинает тускнеть, как изображение на белом экране, когда в диапроекторе плавно падает напряжение. Только что я смотрел в лицо своей маты, каким оно было много лет назад, и вот, упираюсь взглядом в глухую стену. Окна больше нет. Оно замуровано.
Хватаю ближайший табурет, хоть деревяшкой не прошибешь кирпичную кладку. Дерево такое холодное, словно тысячу лет провалялось в вечной мерзлоте, среди реликтовых окаменелых пней и скелетов шерстистых носорогов. Роняю его, сжимаю руку в кулак, пытаясь разогнать по пальцам кровь.
Вот и все. Здесь я и застряну.
Адреналин поступает в кровь толчками, словно включился насос. Нет, пока — я не намерен сдаваться.
Только не так. Я здесь не останусь!
Неуклюже развернувшись на деревянных ногах, они теперь не чувствительней протезов, несусь через палату к двухстворчатой двери. Один Бог знает, что за ней, путь на плаху или к спасению, в любом случае, иного не дано. Сотканный из мрака и стужи спрут преграждает дорогу, колотит щупальцами, стремительно растет, заслоняет коридор. Что-то кричу, выдыхая пар, сразу оседающий на бороде сосульками. Сжимаюсь, как пушечное ядро, ныряю на глубину. Сердце трепещет и готово лопнуть, когда мгла смыкается надо мной, как студеная вода из омута. Кажется, я теряю сознание, тону в пучине, проваливаюсь как зверь, угодивший в волчью яму. Неожиданно снова обретаю способность видеть, дверь всего в каком-то метре. Поверить не могу, неужели все же прорвался сквозь тьму? Правда, с самой дверью случились радикальные, устрашающие перемены. Теперь это скорее громадные ворота, подвешенные в надежных петлях, приваренных к прочным стальным столбам. Поверху, от столба к столбу, переброшена вычурная кованая арка ручной работы. На ней, стальными буквами, надпись:
SUUM CUIGUE
Это что, латынь? — мелькает в голове, однако я не успеваю испытать замешательства. Спрут, изловчившись, прыгает мне на спину, стискивает шею. Хриплю, захлебываюсь, теряю последние силы. Что-то трещит, неужели мышцы? Когда не сомневаюсь, что все пропало, тьма на мгновение рассыпается. Снова вижу дверь, на этот раз прежнюю, двустворчатую, с мутным окошком под самой притолокой. Правее табличка:
КАРАНТИН. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН
Кто это тут посторонний? — проносится у меня. Несусь к двери, сжавшись, как пушечное ядро. С разбега толкаю ее ногой, обутой, к моему огромному удивлению и не меньшей радости, в тяжелый армейский ботинок с толстой, рифленой подошвой.
Как раз то, что надо!
Дверь с треском подается, распахнувшись сразу обеими створками. Инерция выносит меня в узенький коридор без окон, их отсутствие компенсируют двери, последних — великое множество. Пожалуй, даже больше, чем в логове фашистов, воссозданном воображением мультипликаторов из компании ID Software. Ныряю наугад в первую попавшуюся, оказываюсь в новом коридоре. На пороге оборачиваюсь и вижу, как за мной по пятам ползет черный кисель, его подрагивающие щупальца тянутся ко мне. Играючи сметя двустворчатую дверь, чудовище теперь толкает перед собой ее жалкие остатки. Толстые щупальца, протиснувшись в вырванный с мясом проем деревянной дверной коробки, тянутся ко мне, выпятив отвратительные серые присоски, каждая размером с рюмку. Студенистое туловище, или что там у монстра, волочится следом, круша строительные конструкции. Коридоры ему явно не по размеру, оно — будто крокодил в кротовой норе. Впрочем, похоже, не страдает от этого. Потолок и стены, гипс, деревянные плинтуса и даже перекрытия у него на пути деформируются, как пластик от высокой температуры, теряют цвет и форму, растрескиваются и затем исчезают в темной бездне.
Только не останавливайся! И не смотри на нее!
На кого, на нее?! — всхлипывает внутренний голос.
На дверь! На ту самую дверь, через которую только что выскочил!
Теперь, распертая протиснувшимися за мной щупальцами, страшно деформированная, но еще узнаваемая каким-то образом, она напоминает корону на макушке монстра, ассоциирующуюся с абсолютным злом.
Отворачиваюсь и несусь со всех ног. Сначала неуклюже, но, к конечностям постепенно возвращаются и чувствительность, и прыть. Бегу все быстрее.
Снова сворачиваю, теперь направо, будто хочу запутать следы. Сделав очередной поворот, сразу за углом сталкиваюсь с мужчиной, он застыл прямо посреди коридора. Отшатываюсь, отдуваясь, пытаюсь восстановить сбитое дыхание и сообразить: кто он такой?
Мужчина выглядит так скверно, словно последние лет десять провел узником в подземелье. Его клетчатая рубашка давно превратилась в лохмотья, джинсы продраны на коленях, на ногах — старые рваные шлепанцы. Незнакомец смотрит в землю, волосы спутанные, длинные, с проседью. Челка упала на лоб. Потом он поднимает лицо, в откровенно больных слезящихся глазах застыла мольба, как у сбитой на дороге собаки. И я, совершенно неожиданно, вспоминаю. Озарение приходит мгновенно. Да, я помню эти глаза. Никто в жизни больше не смотрел на меня с таким выражением. Обвисшие усы, как и волосы, обильно тронула седина, но именно они дополнительный штрих, по которому я безошибочно опознаю этого человека.
— Малыш, — сбивший меня много лет назад водитель протягивает стеклянную литровую банку, ее донышко завернуто в старую газету. Внутри, кажется, бульон, в нем плавают части расчлененной курицы. Из банки торчит столовая ложка, как мачта затонувшей шхуны. — Сынок, поешь супа?..
Молча смотрю, как он, держа банку на ладони, зачерпывает ложкой гущу.
— Поешь. Хороший суп, жена сварила. Полезно… Ты пойми, парень, я ведь не хотел, чтобы так вышло. Ты же не будешь говорить дядям из милиции, что это я виноват?
Язык — будто к небу прилип, не могу выдавить из себя ни звука.
— Не хотел, — горестно потрясая стеклянной банкой, снова и снова повторяет Водитель. _ Хоть, поверь, я с себя своей вины не снимаю, понимаю, что дал маху. Осознаю, что неправ, можно сказать…
Как он меня узнал? — вот главная мысль, что вертится в голове, пока он кается в тысяче первый раз. Впрочем, стоит ли мне удивляться, ведь мы оба — в Госпитале, даже если сейчас кругом какая-то новая вариация кошмара, а, раз так…
— Не хотел, клянусь…
— Скажите, — перебиваю я, вспомнив о своей идее расспросить водителя сбившей меня машины. — В тот день вы случайно не заметили на дороге ничего противоестественного? Скажем, видимость неожиданно ухудшилась, туман наполз…
Вздрогнув, он не сводит с меня глаз. Я, тем временем, продолжаю: