Хватаю дипломат, вытряхиваю его содержимое на стол. Оттуда вываливается куча всякой всячины, часть вещей задерживается на широкой столешнице, часть — сыплется на пол. Последней вываливается зеленая шерстяная кофта. Ловлю ее на лету, расправляю.
Да, это она, моя детская кофта без молнии, с капюшоном и картинкой, изображающей Микки Мауса. Герой бесчисленных мультфильмов и комиксов вертит на указательном пальце пластинку, и при этом задорно подмигивает мне. В жизни не держал в руках вязальных спиц, но не сомневаюсь, с бабушки, вероятно, сошло семь потов, когда она воспроизводила картинку, позаимствованную из какого-то иллюстрированного импортного журнала.
Капюшон кофты — будто изъеден молью. Весь в дырах, он просвечивает, как решето. Это — работа осколков.
— Привет, — шепчу я, а затем, действуя на подсознательном уровне, начинаю напяливать ее на себя. Кофта протестующе трещит, обещая вот-вот лопнуть по швам и не только, однако, как ни странно, выдерживает натиск. Чувствую, как ткань плотно обтягивает туловище. Рукава — едва достают до локтей.
Тянусь рукой к капюшону, нащупываю подушками пальцев многочисленные прорехи, пробуравленные осколками лобового стекла десять лет или всего сутки назад, не берусь судить об этом. Через них дотрагиваюсь до шрама на шее. Того самого шрама, которым зарубцевалась рана, что чуть не стоила мне жизни.
Тьма и холод становятся всепоглощающими, как в открытом космосе. Бросив на комнату последний взгляд, сажусь на стол, свесив ноги, складываю руки и закрываю глаза.
Я не хочу здесь оставаться. Я хочу жить…
Это последняя мысль, которую успевает сформулировать мозг перед тем, как окончательно отключается.
VIII. Малой
Начинаю ощущать свое тело. Я где-то когда-то читал, что это — одна из важнейших функций человеческого эго — наблюдение за бренным телом. Чтобы не заблудилось в потемках и хаосе. Функция — не лишняя, чего-чего, а мрака тут, в Госпитале, хватает.
Чувствую, как сознание постепенно перехватывает контроль над телом у подсознания. Они сменяют друг друга, словно рулевые в ходовой рубке корабля. Я просыпаюсь. Уже проснулся. Чтобы окончательно убедиться в этом, осталось всего ничего, открыть глаза.
Но я — не хочу. Точнее, хочу, но боюсь. Так и лежу какое-то время, перед тем как поднять веки. Пока они опущены, словно шторы, чувствую себя в относительной безопасности. Наивно, конечно, но это так.
Однако, деваться-то некуда.
Я открываю глаза. Вижу в четырех метрах над собой условно белый потолок. Его подпирают унылые стены цвета гнилого персика.
Фух. Я дома.
Я действительно испытываю ощущение возвращения домой в первые несколько секунд, затем чуть не смеюсь нелепости этой мысли. Ну надо же, подобрал себе дом, так подобрал. Мне становится совсем не смешно, хочется биться головой о стену до фатальной победы.
Ну что я тут делаю?! Сколько мне еще здесь торчать?..
Может, вечность? Вечность, которая и есть — смерть?
По спине пробегает холодок.
От слова «вечность» становится не по себе.
Нет… так не пойдет.
Мне немного трудно дышать. Что-то будто сжимает грудь. Опускаю глаза, вижу свою детскую кофту, в которую влез вчера каким-то чудом…
Или — когда?
Может, не вчера, а все десять лет назад? Или, всего десять минут?
Новая мысль — еще более пугающая:
Значит, и заброшенная больничка, где я обнаружил погибшего мотоциклиста, остывающего на никелированной каталке, и постаревший водитель «Лады», и кошмарный Дознаватель, и даже черный спрут, тянувшийся ко мне своими жирными, усеянными присосками щупальцами, не привиделись мне в очередном кошмаре, а были вполне реальными?
Ровно настолько, насколько реальна эта кофта. Как можно судить о степени достоверности предыдущей серии по ходу очередной, транслирующейся на экранах Госпиталя?
В задумчивости тереблю материал кофточки, связанной бабушкиными руками. Поразительно, откуда же она узнала, что мне грозит беда? Что именно ее кофточка станет последним рубежом для осколков еще не рассыпавшегося стекла? Она что-то почувствовала…
Ага, это случилось, как только к нам в дом заявился этот неприятный тип, тогда я еще не знал, что он служит милицейским дознавателем. В отличие от бабушки, ей-то он, безусловно, был хорошо знаком, правда, знакомство было не из приятных…
Знаком? Из истории, рассказанной водителем «Лады», явствует, что были сводными братом и сестрой…
Чушь какая-то. Получается, я внучатый племянник Дознавателя, который решил меня убить…
Так мы родственники? Этого не может быть!
Вот и бабушка, наверное, так считала…
Стоит мне вспомнить о противном старом монстре из внутренних органов, как он пробуждается в голове, брызжет слюной.
Почему ты не сдох?! Я так хорошо обтяпал это дельце…
Да пошел ты! — фыркаю я, усилием воли заставив его сперва умолкнуть, а потом и убраться. Изгнание дается не без труда. Эхо его воплей еще тревожит меня некоторое время, слушать проклятия, которыми он сыплет, тем более невыносимо, когда даже отдаленно не представляешь, каким образом их заслужил. Я ведь не сделал ему ничего дурного…
Ты — нет. Твоя бабушка — как знать…
Его старшая сестра?
Я никогда не слышал, чтобы у бабушки был младший брат. К тому же, такой мерзавец…
Может, именно поэтому его от тебя скрывали?
Как знать…
Ладно, пошел бы он, куда подальше. Следующий вопрос: почему у привидевшегося мне полицая оказалось лицо Афганца…
И кто та несчастная женщина с маленькой девочкой, которую эта сволочь заложила своим дружкам на службе у германского командования…
Решаю начать с самого легкого, то есть, с солдата. Допустим, все терзающие меня страхи, включая, собственно, Госпиталь, порождены моим разумом. Он играет с сознанием, запугивая его. Демонстрирует ему затяжной кошмар. Ну, что же, такое вполне реально. При этом, ячейки памяти повреждены, тот у меня нет ни малейших сомнений, я ведь даже своего имени не в состоянии назвать. Как известно, любой дизайнер черпает шаблоны из банка иллюстраций. И, если его объем невелик, поскольку, скажем, отключен интернет, ему поневоле приходится изгаляться, обходясь тем, что есть на винте. Вот он и вставляет одну оставшуюся в его распоряжении физиономию в десяток разных макетов сразу. Как говорится, чем богаты…
А если Афганец действительно твой отец…
Ну да, конгениально, а Дознаватель, следуя этой логике, дед…
Не тупи, твой дед был профессором политехнического института, из принципа отправившим сына на Афганскую войну. Бей своих, чтобы чужие боялись, во как…
Не из принципа, не надо перевирать. Старик с физиономией Андропова и заслуженный чекист в прошлом, послал сына в армию, поскольку его категорически не устраивала его избранница. Причем, не сама по себе, так была какая-то другая, очень старая и веская причина. Что-то, случившееся между ними задолго до того, как будущий Афганец и Ольга родились. Что-то такое, что заставило бывшего офицера контрразведки СМЕРШ и мою чудом уцелевшую в Дахау бабушку отшатнуться друг от друга, когда пути их повзрослевших детей неожиданно пересеклись. Старик преподаватель сетовал, их встреча случилась вопреки математическому аппарату теории вероятностей, тем не менее, это событие произошло, после чего все пошло кувырком. Запаниковав, он лично выгнал сына из института, в надежде, что перебесится. Или что армия излечит его. Затея обернулась бедой, совсем не так, как рассчитывал Старик…
За что мой дед чекист мог ополчиться на мою бабушку по линии мамы? Что такого они не поделили в войну? Дед был много старше нее. Афганец говорил, когда началась война, его отцу присвоили звание майора государственной безопасности. Сколько лет тогда исполнилось маме моей мамы?