Сижу еще пару минут рядом с мальчишкой. Потом осторожно встаю, выхожу из палаты. Появляется мысль пропустить пару стаканчиков кофе. Но, я отбрасываю эту идею. Не хочется оставлять его одного. Вдруг Малой проснется? Кстати, я решил называть его именно так, Малым, душевного спокойствия ради. Если в полной мере осознавать, что смотришь на самого себя, как путешественник во времени из «Конца Вечности» Азимова, становится не по себе.
Итак, думаю, мне лучше побыть рядом на тот случай, если он придет в себя. Как «приятно» оказываться один на один с этой больницей, я знаю на собственной шкуре. Такого не пожелаешь и врагу. И уж тем более — десятилетнему себе.
Побродив по коридору туда-сюда, чтобы размять мышцы, возвращаюсь в палату. Там — без перемен. Снова подумываю о кофе из автомата, когда на глаза попадается лямка спортивной сумки, выпавшая из тумбочки у кровати Малого.
Поддавшись искушению (нехорошо лазить по чужим вещам, но они ведь и мои тоже), открываю дверцу, надеясь, что она не заскрипит. Вытаскиваю сумку и, от неожиданности открываю рот. Ноздри щекочет слабый запах нитрокраски и дихлорэтана.
Ух ты, откуда он здесь?
Тяну язычок молнии, уже догадываясь, что к чему. Так и есть, я не ошибся, вот они, несколько коробок с пластиковыми моделями самолетов, которые раньше собирали при помощи клея на основе дихлорэтана, обладавшего резким, специфическим запахом. Для кого-то он — нестерпимая вонь, а для меня — запах самого лучшего хобби на свете, ассоциирующийся с безоблачным детством. Не могу удержаться, губы непроизвольно растягиваются в улыбке.
Осторожно вынимаю из сумки яркую картонную коробку. На крышке — стремительный силуэт взлетающего реактивного истребителя с синими, обведенными в кружок звездами американских ВВС и крупными черными буквами USAF по бортам. Чуть ниже надпись: Lockheed F-104 Starfighter. Ба, да ведь мне знаком этот самолет. У меня была именно такая модель, произведенная компанией Matchbox. Американские военные пилоты прозвали эту машину летающим гробом, вполне заслуженно, говорят, она частенько падала, хоть и была при этом абсолютным рекордсменом по части скорости.
Может, как раз из-за того, что конструкторы принесли одно из качеств в жертву другому?
В любом случае, Пентагон быстренько сплавил эти истребители союзникам.
Невольно улыбаюсь этим, казалось бы, надежно погребенным на чердаке памяти познаниям, которые стали бесполезными, как только я повзрослел. Впрочем, не совсем невостребованными, как выясняется.
Соблазн так велик, что я, не выдержав, открываю коробку. Детали модели, моделисты зовут их литниками, упакованы в полиэтиленовый пакет, им еще только предстоит быть склеенными, чтобы стать самолетом. По ходу дела размышляю над этой любопытной, свойственной одному роду Homo sapiens особенности: сначала отпечатать паззл на хорошей бумаге, затем раскромсать его на мелкие кусочки, а потом получать утонченное удовольствие, восстанавливая целостную картину.
Кстати, если все детали упакованы в полиэтилен, откуда такой сильный запах клея? Запечатанные модели так не пахнут. Мне ли не знать…
Отложив коробку со «Старфайтером», снова лезу в сумку. Там лежит какой-то кулек, вынимаю его, стараясь не шуршать слишком громко.
Может позже, когда Малой проснется?
Но, я не в силах остановиться. Под кульком новая коробка, больше первой. На ней снова изображен самолет. Узнаю его с первого взгляда. Это «North American F-86 Sabre», американский истребитель, попивший крови советским пилотам в небе Кореи полвека назад. Внутри — практически готовая модель, осталось разве что приклеить всевозможные антенны, да прицепить под фюзеляж побольше ракет, они лежат тут же, в кульке, заблаговременно выкрашенные серебром. Судя по всему, их красили буквально вчера.
И это сделал я. Естественно, а кто же еще?
Над этой моделью я трудился незадолго до того, как попал под машину. Так бы она и осталась незавершенной, в теперешнем состоянии, если бы я, то есть Малой, не выжил.
На лбу выступает испарина, смахиваю пот дрожащей рукой. Тут, в Госпитале все на грани, только что беззаботно вспоминал детство, любуясь самолетиками, и вот стою, ни жив, ни мертв, как сапер над взрывателем мины неизвестной конструкции.
Может, мне нужно доделать эту модель? Вопреки тому, что должно было случиться?
Да и просто тряхну стариной. Мастерство ведь никуда не девается. Полчаса приятной работы. Ну, пару часов… от силы — день….
Все правильно, спешка хороша при ловле блох, делая модель, ни коим образом не следует суетиться, гонки в этом деле — противопоказаны…
Взвешивая миниатюрные ракеты на ладони, пытаюсь вспомнить, как красил их, окуная кисточку в маленькую, как из-под зеленки баночку, не без оснований опасаясь, что нагорит за комнату, пропахшую нитрокраской и лаком будто малярка.
И таки нагорело.
Незаметно снова становлюсь маленьким, совсем как Малой, спящий в метре от меня. Тихонько собираю модель, поглядываю на часы, прислушиваюсь к лифтам, ползающим туда-сюда по каменному чреву здания. Около семи вечера, и у них — полно работы, страдная пора после полуденной дремы. Они снуют между этажами, клацают вставными челюстями раздвижных дверей, гремят тросами и противовесами, где-то высоко, под самой крышей, завывают перегретые электромоторы.
Жду маму, соскучившись за день без нее, и одновременно побаиваясь выволочки. Такой вариант развития событий вполне возможен, если она вернется домой накрученной, это бывает, у нее такая работа. Нервная…
Моя мама работает в редакции большой газеты…
Опасаюсь, что она станет корить меня за уроки, хоть домашние задания давно в тетрадках, а сами тетрадки сложены в школьный рюкзачок, дожидаться завтрашнего утра. Скажет, что я битый час, дни напролет, дышу этой гадостью, вместо того, чтобы гулять на улице как другие, правильные ребята. Будет грозиться, что выбросит все мои самолетики в мусоропровод (хоть, на самом деле, ничего такого не сделает, конечно). Или вообще расплачется и начнет, уже откровенно перегибая палку, твердить об отце, которому наверняка было бы стыдно за меня сейчас, если б он только не погиб в Афганистане так ни разу не увидев сына…
Погиб?!
Стоп! — кричу я себе, но непреодолимая сила влечет меня мимо, бобина, заряженная в кинопроектор, продолжает методично разматываться. Я — ребенок — шмыгаю носом, изучаю носки ее туфель, купленных на премию, которую она получила в газете. Моя мама-одиночка…
И, думаю об отце. Я представляю его, никогда не виденного мной вживую, по двум или трем черно-белым фотографиям из альбома, только не в широкополой армейской панаме защитного цвета, как там. Нет… мы сидим с ним вместе над моими моделями, это происходит на кухне. Я собираю их, а он красит, и никто, абсолютно никто в этом мире не смеет сделать нам замечание, не в силах нам помешать. Разъединить нас…
Стоп! Ну вот, что и требовалось доказать. Мой отец — не вернулся из Афганистана, сложил голову в далекой чужой стране. Военное ведомство, забравшее его у меня и мамы, вернуло обратно цинковый пенал, заколоченный в крепкий транспортировочный ящик, и жидкую пенсию на сдачу. Прямо с аэродрома гроб с телом героя повезли на военное кладбище, транзитной точкой маршрута мог стать двор, в котором он жил до армии, но я не знаю, стал ли. Я был слишком мал, вероятно, меня оставили в квартире под присмотром кого-то из старших. Играть в машинки или скажем солдатики. Впрочем, о каких солдатиках речь? Скорее, сосать соску, в лучшем случае, тянуться за погремушками. В год или полтора солдатиками не играют, рано. В пять — шесть — другое дело, играй на здоровье. В таком солидном возрасте не грех и помочь маме, принести воды из источника в пластмассовой леечке, полить цветочки на могиле отца, которого и знаешь-то исключительно по гравюре на черном мраморе памятника. К тому времени он уже наверняка сменил фанерную красную звезду, полагавшуюся павшим солдатам…