Только вот странность, я не помню ни каменной стелы, ни фанерной звезды…
Малой жалобно стонет, начинает ворочаться во сне. Вздрагиваю, выныривая из своих грез. Пора делать компресс. Мне не избежать возвращения к прошлому, но это будет позже, не сейчас.
Аккуратно спрятав коробки в сумку, возвращаюсь к своим обязанностям медбрата, вооружаюсь банкой с раствором календулы и ватой.
Поехали, с Богом.
***
Сейчас за окном солнечно и деревья зеленые. Я уже привык к тому, что времена года тут приходят на смену друг другу со скоростью цветных стекляшек в детском калейдоскопе. Пожалуй, я мог бы делать зарубки на сосновом наличнике, если бы догадался об этом раньше. Впрочем, какой смысл следить за ходом времени, если оно ведет себя, словно резиновый жгут, и я не имею ни малейшего представления, что мелькает за окнами, месяцы, годы или века? И, что ждет меня, если я таки сумею вернуться домой, как когда-то пел Элвис Пресли, «I Will Be Home Again»… Как знать, что ждет меня по возвращении? Быть может, я попаду в далекое будущее, как герой фантастических романов, навеянных авторам теорией относительности Альберта Эйнштейна? Герой Чарлтона Хестона из старой экранизации книги Пьера Буля обнаружил на Земле царство обезьян и длань Статуи Свободы, торчащую из песка в качестве последнего напоминания о том, кому эта планета принадлежала прежде. Что рискую обнаружить я? Кончик исполинского меча Матери Родины, выглядывающий из воды на фарватере Днепра, обезьян-то в нашем городе хватало и раньше, даром, что он лежит вдали от экватора.
Впрочем, вряд ли мне светит будущее. По крайней мере, сны раз за разом возвращают меня обратно, вспять течению вечной реки Хроноса, в Прошлое…
А может, это и есть реинкарнация…
Как знать…
Ну и ладно, погода-то все равно отличная, иллюзия она или нет. В парке — весна, с виду — самая настоящая.
Открыв форточку, проветриваю помещение. Приятный теплый ветерок ласково треплет волосы. Вдыхаю его полной грудью. Затем оборачиваюсь и смотрю на Малого. Гематомы уже почти не видно, спала. На мальчишке новая футболка, это я его переодел, в сумке, помимо самолетиков, очень кстати оказался запасной комплект одежды.
Вчера ночью он впервые открыл глаза и даже попытался со мной заговорить. Я как раз держал его за руку и бормотал что-то успокаивающее, то ли для него, то ли для себя. Боялся, что он испугается меня, но опасения оказались напрасными. Может, Малой еще не совсем оправился? Как бы там ни было, вскоре он снова уснул. Правда, его сон стал гораздо беспокойнее, он то и дело переворачивался с боку на бок, пару раз сбрасывал одеяло на пол. Но я держался настороже, был на чеку, дремал вполглаза. Естественно, не выспался в результате.
Скоро Малой снова придет в себя, на более продолжительный срок. Вероятно, уже сможет говорить и слушать. Я знаю это. И, у него наверняка возникнут вопросы. Целая куча вопросов ко мне. Насчет того, что ему отвечать, ясности намного меньше. Пойди, растолкуй ребенку, куда он попал. Нет поводов для беспокойства, Малыш. Скоро добрые дяди починят свой аппаратик для реинкарнации, и мы с тобой отсюда отчалим…
***
Пару часов назад ходил пить кофе на пятый этаж. Уже покончив с первым стаканчиком мокаччино, вспомнил о загадочной двери, она здесь, за углом. Если, конечно, не исчезла так же загадочно, как появилась.
Ну, раз я уже здесь… схожу на разведку.
Допиваю кофе, оставляю пустой стаканчик на подоконнике, аккуратно вложив в уже приличного размера башню из его предшественников. Приближаясь к повороту, чувствую теплые импульсы, генерируемые дверью. Речь не идет о температуре воздуха, это какое-то совсем другое тепло. Ощущение странное и, вместе с тем… на удивление приятное. Будто запах и тепло дома, куда возвращаешься с чужбины после долгой отлучки.
Прибавив шагу, сворачиваю за угол. Дверь на месте. Хотя нет. По-моему, она приблизилась метров на пять, а то и больше. Странный свет все также проникает через щели по ее периметру. И вновь ощущение узнавания волной прокатывается по моему сознанию.
Но это чувство не одиноко. С ним приходит и другое, диаметрально противоположное. Ловлю себя на том, что, пока безуспешно ломаю голову в поисках ответа, откуда появилась эта дверь, и, главное, почему, обнаруживаю все новые пробелы, превращающие память в бесконечную зебру. Кое-что я теперь помню вполне отчетливо. В основном, это разрозненные фрагменты из детства, они — будто сборник иллюстрированных рассказов, объединенных фамилией автора на обложке. В них полно цветных картинок, слайдов и даже видеозарисовок с природы такими, какими они были тринадцать лет назад, но гнетуще мало лиц, которые я мог бы узнать. Да, я вспомнил Малого и маму, но это практически все, чем я могу похвастать. Иногда меня охватывает навязчивое ощущение — мы всегда были только вдвоем, я и она, на необитаемом острове посреди человеческого моря, как опальная царевна и ее сын из сказки Пушкина после того, как их, заколотив в бочку, сбросили со скалы злодеи из преступного окружения царя Салтана. Старики, как ни странно, не в счет. Даже бабушка, чья вязаная кофточка спасла мне жизнь. Ее лицо по-прежнему остается в тени, будто смотрит со старой фотографии, от которой время оставило один пожелтевший силуэт. Невероятно, но это так вопреки целой веренице событий, отвоеванных у пелены беспамятства неимоверными стараниями. Несколько иначе обстоит с дедами. Да, благодаря Госпиталю я увидел обоих, с другой стороны, у меня нет полной уверенности в своей правоте. И дело даже не в том, что их истории расходятся в деталях, самая существенная из которых — судьба Афганца. Просто, если не считать наших коротких встреч в Госпитале, оба деда изъяты из моей памяти напрочь. Нет там и Афганца, но это понятно, откуда ему взяться, если мой отец погиб. Конечно, безногий ветеран по возрасту годится мне в отцы, но на этом их сходство исчерпывается. Они умерли с разницей в двадцать лет. Отца доставили домой в цинковом пенале. Афганец добирался своим ходом, впрочем, живым ли? Мало ли бродит среди нас живых мертвецов, гораздо мертвее тех, что наполняют ужастики с телеэкранов?
Странно, что в ячейках памяти не сохранилось ничего другого. И — никого. Ни школьных друзей, ни учителей, ни Выпускного бала, ведь был же он у меня? В голове хватает фактов, не касающихся моей жизни напрямую. При этом, мне совершенно недоступны лица окружавших меня людей. И это — еще полбеды.
Я не в силах вспомнить ни квартиры, в которой жил, ни офиса, где зарабатывал на хлеб насущный, ни коллег по работе, ни приятелей со студенческой скамьи. И сны мои по этой части стерильны. Ни адресов, ни фамилий, ни лиц, совсем как у второстепенного персонажа из кинофильма, обделенного сценаристом, поскольку подобные подробности никому не нужны. Кроме самого персонажа, естественно, чье мнение, впрочем, никого не волнует.
Или вымаранного персонажа, — подсказывает внутренний голос.
Какого-какого? — переспрашиваю я, поперхнувшись.
А такого, с каким разорвали контракт. Гораздо раньше, чем первоначально планировалось. Вместо обещанных шестидесяти серий его сняли в девяти, или, сколько там ему исполнилось летом девяносто пятого года… Сценарные наброски отправились в мусорную корзину, реквизит сдан по описи театральным костюмерам, оставшиеся на бумаге диалоги теперь никто не вспомнит даже с суфлером…
Нет…
Отчего же? Разве нечто подобное не творилось с советскими довоенными учебниками? По мере того, как Революционный Паровоз пережигал в своей ненасытной топке все новых машинистов, кондукторов и стрелочников, героев Октября, Гражданской войны и первых «ударных» пятилеток, а перепечатывать учебники, пестревшие фотографиями сброшенных с пьедесталов вождей было недосуг, пришлось их лики замазывать тушью. Дешево и сердито. Так и учились школьники Страны Советов, будущие бунтари-шестидесятники, по книгам, испещренным жирными черными пятнами.
Вопрос в том, что мне делать с пятнами в моей памяти?
***
Встрепенувшись, обнаруживаю, что стою прямо перед загадочной дверью, по периметру которой по-прежнему пробивается свет. Теперь я откуда-то знаю, каким образом образовались все эти сотни крошечных дырочек, испещривших ее поверхность. Знаю абсолютно точно, никаких сомнений. Это — следы обычных канцелярских кнопок, которыми я, в возрасте Малого, крепил сюда картинки, вырезанные из коробок от склеенных моделей самолетов. Пока они не покрыли ее полностью, так, что новые стало некуда лепить. Спустя еще несколько лет большую часть этих картинок сорвал… сорвал…