— Мне тебя так не хватает… — говорю я. — Мне так тяжело…
— И мне не хватает тебя…
— Прости меня. Я не хотел…
— В том, что случилось, нет твоей вины. Но, ты должен быть сильным, любимый. Ради малыша. Он без тебя пропадет.
— А я пропаду без тебя. Где ты?
— Рядом. Я с тобой, в твоем сердце…
— Но я так хочу тебя обнять! И… не могу…
Тяну к ней руку, свет рассыпается по ладони теплыми бликами.
— Не забывай, теперь ты в ответе за Малого. — Она говорит ласково, но уверенно, и я поневоле успокаиваюсь. Ужас, заставивший меня дрогнуть минуту назад, сдает позиции, вытесненный более сильным чувством — любовью. — Не забывай о Малом. Помни, если он не вернется домой, мы никогда больше не встретимся.
— А разве мы еще встретимся?
— Это теперь зависит от тебя…
— От меня? Но что я должен сделать?!
— Не упусти наш последний шанс…
— Шанс? Но в чем он состоит?
Лицо любимой плывет, будто в мареве, теряет очертания. Незаметно оно обретает черты моей матери.
— Сынок, я очень люблю тебя. Ты не должен себя казнить за случившееся. Ты не виноват…
Они как будто сговорились. Виноват или нет, да какая разница, ведь мы, в конце концов, не в суде. Но, даже если бы он был назначен мне именно тут, в этом жутком иррациональном подвале, разве лоерам, пускай и целому табуну самых высокооплачиваемых и ушлых юристов, съевших стаю собак на защите участников ДТП, удалось бы хоть как-то облегчить мои муки? Предотвратить беду, которая уже стряслась… Что в сравнении с ней приговор самого сурового, самого предвзятого и безапелляционного трибунала?
Пустяк…
Кусаю губу, борюсь с собой, чтобы не расплакаться. Загоняю рвущийся наружу стон обратно, под ребра. Даже если мама — всего лишь плод моего разгулявшегося воображения, если она послана на сетчатку глаз подсознанием, ведущим свою, двойную игру, не хочу, чтобы слезы оказались снаружи. Ей и без них тяжело…
— Малой со мной, ма, — сообщаю я, подумав, самое время поменять тему. — Ты слышишь меня, ма? Малой со мной и в полном порядке. Быстро идет на поправку и, я думаю, что скоро сумею его вытащить.
Вернуть тебе, — добавляю мысленно. Хотя бы на тринадцать лет. Когда их только предстоит прожить, они кажутся Вечностью, не так ли? Другое дело, когда окажешься в пункте назначения, но для Малого это случится нескоро…
— Не бойся за него, слышишь? — с нажимом повторяю я. — Я делаю все, что ты написала в записке…
И много чего еще, — вертится на языке. Меня подмывает упомянуть самолетики, которые мы с таким упоением клеим. Точнее, которые собирает Малой, а я наношу на фюзеляжи и плоскости боевую раскраску, играя роль отца, которого мне так мучительно остро и долго не хватало…
Которого ты забрала у нас, мама…
Пожалуй, пускай это останется при мне. Я не вправе ни корить, ни осуждать ее. Был у нее выбор или нет, она сделала его из самых лучших побуждений.
И я впервые узнал о нем только здесь, в призрачных и мрачных стенах Госпиталя…
Как ни странно, мои обнадеживающие слова по части самочувствия Малого не приносят ожидаемого эффекта. На мамином лице блуждает сомнение, она словно борется сама с собой, мучительно взвешивает, говорить мне нечто важное, или не стоит. Но, вероятно, чаши весов колеблются, и она вместе с ними. Решаюсь прийти ей на выручку.
— Что, ма? О чем ты хочешь сказать?
— Твой отец был поздним ребенком… — тихо произносит мама неожиданно.
Это мне уже известно, — думаю я. Несложно, сопоставив приблизительный возраст Афганца с почтенным возрастом старика-декана, прийти к правильным выводам относительно разницы между ними…
— У него был брат… — продолжает мама.
— Брат? У отца?
— От первого брака твоего деда. Он родился сразу после войны. И погиб, когда ему едва исполнилось пять лет…
— Что стряслось?!
— Несчастный случай. Малыш играл во дворе, на детской площадке, куда недавно привезли намытый земснарядом песок. Самосвал вывалил его и уехал. Там оказалась неразорвавшаяся мина. Такие случаи бывали в начале пятидесятых. Эхо войны…
— О, Господи… — бормочу я, думая о несчастном Старике. Как же он мог, после того, что стряслось, так жестоко обойтись c моим отцом…
— Это еще не все, — продолжает мама. — Спустя несколько лет после трагедии супруги попытались начать все заново. Они снова решились завести ребенка. Им не удалось. Жена твоего деда умерла при родах. Ребенка, им опять оказался мальчик, не спасли. Хоть, можешь не сомневаться, твой дед был далеко не последним человеком, и больница, и врачи были самыми лучшими… Случившееся сломало бы другого человека. Но не такого, как мой будущий свекор. Он замкнулся в себе, сосредоточившись на работе. Скорее всего, он остался бы одиноким до конца своих дне…
Так в итоге и вышло… — проносится у меня.
— …не повстречай он твою бабушку. Это произошло спустя много лет, в середине шестидесятых. Твой дед годился ей отцы. Ему, к тому времени, перевалило за пятьдесят. Ей было около двадцати, она была вдвое моложе него. Неудивительно, ведь мой свекор взял в жены свою студентку. Ее выбор можно понять, него было все, о чем только можно было помечтать в те годы: хорошая квартира, загородная дача и престижная «Волга», чтобы кататься туда с ветерком. Не было только счастья. Она подарила его ему, у них родилось дитя. Твой будущий отец. Естественно, они не чаяли в нем души. Но, когда он подрос, у них начались проблемы и, чем дальше, тем больше. Твой отец и дед перестали уживаться под одной крышей. Подозреваю, его родители винили в этом себя. Они действительно избаловали сына, пока он был маленьким. Он ведь ни в чем не знал отказа. Они потакали ему во всем, наивно полагая, что будут агукать ему всю жизнь, а он, в ответ, радостно тянуться за новыми погремушками. И, когда он вырос из ползунков, это стало для них полнейшей неожиданностью. Только не подумай, будто твой отец вырос мажором. Это как раз его родители еще стерпели бы. Но он и слова такого не знал. Под крылышком у партийного ортодокса вырос опасный вольнодумец, как он считал. В принципе, этого следовало ожидать. Как и того, что эти двое не найдут общего языка. Антисоветские высказывания твоего отца доводили твоего деда до белого каления, он считал, что вырастил манкурта, дал ему все, получив взамен самую черную неблагодарность. У них не было шансов найти общий язык. Чем больше бесился родитель, тем непримиримей становилась позиция сына. Проблема усугублялась тем, что, повзрослев, твой отец стал походить на младшего брата твоего деда. Сыграли гены. Это касалось не только внешнего сходства. Во время войны твой дядя перешел на сторону гитлеровцев. Никто не знает, что с ним случилось потом, но, можешь представить себе, какие ассоциации возникли у деда, в войну он был офицером СМЕРШ. Сын стал напоминанием о брате предателе. Твой папа говорил мне, под конец отец его видеть не мог. Когда появилась я, это переполнило чашу терпения. И старый маразматик побеспокоился о том, чтобы сына послали в Афганистан. Я все же не думаю, что он хотел его смерти. Наверное, рассчитывал, что тот образумится. Оценит по достоинству Советскую власть. Кое-что у него действительно получилось. Твой отец вернулся совсем другим…
— Он начал пить?
— Дело не только и даже не столько в алкоголе, — мама морщится, на лице появляются так хорошо знакомые мне упрямые складки. — Вернувшись с войны, мой муж уверовал в старое проклятие, довлеющее над его родом. Не знаю, почему это случилось именно там. Наверное, из-за посттравматического синдрома. Он попал в засаду, их броневик подорвался на мине, твоего папу тяжело ранили. Все его друзья погибли в огне, а его кто-то вытащил из объятой пламенем машины. В самый последний момент, за секунду до того, как взорвался боекомплект. Ему так и не удалось узнать, кому именно он обязан жизнью. Спасший его человек исчез до того, как пришло подкрепление…
— Куда же он подевался?
— Не знаю, — мама качает головой. — В полевом Госпитале, куда доставили твоего отца, у него была остановка сердца. Слава Богу, врачам удалось снова его запустить. Он пережил клиническую смерть. Я не могу сказать, что это она его так сильно изменила. Это случилось, вот и все. Он никогда не рассказывал мне, что увидел ТАМ, ПО ДРУГУЮ СТОРОНУ. И увидел ли что-то вообще. Я пыталась помочь ему, я тысячу раз заговаривала с ним. У меня ничего не вышло. Он перестал делиться со мной. Между нами началось отчуждение. Он постоянно думал об этом проклятом проклятии, и как ему уберечь от него тебя, нашего единственного ребенка. Эти мысли опустошили его мозг. В конце концов, его увезли в психиатрическую клинику. Он пробыл там много лет, но, химия не пошла ему на пользу. С каждым годом его безумие принимало все более острые формы…