В пользу этого предположения также свидетельствует та скрытность и внезапность для непосвященных, с какими Николай II произвел смену великого князя и его штаба. До самого последнего момента Николай Николаевич думал, что смена коснется только его штаба, но не его.
16 августа Государь извещает о своем решении Воейкова, но не великого князя. "16-го августа, - пишет Воейков, - спустя неделю после говения Государя и Императрицы, Его Величество, при выходе из Федоровского собора, обратился ко мне с предложением сейчас зайти к нему. Когда я приехал в Александровский дворец следом за Государем, он сказал мне, что хочет со мною поговорить, причем, предложил сопровождать его во время прогулки по Баболовскому парку. Прогулка эта продолжалась более часа. Государь объявил мне о своем решении вступить в командование войсками, а великого князя назначить своим наместником на Кавказ, на пост, в то время занимавшийся графом И.И. Воронцовым-Дашковым". Воейков стал доказывать Николаю II всю опасность предпринимаего им шага, но "Его Величество, тем не менее, упорно настаивал на своей мысли, говоря, что решение он уже принял в самом начале войны (как говорил мне раньше), теперь же считает нежелательным откладывать свое вступление в командование, с одной стороны, из-за неудачных действий и распоряжений великого князя на фронте, а с другой - из-за участившихся случаев его вмешательства в дела внутреннего управления"{142}.
Еще более откровенно Николай II объяснил свой поступок матери вдовствующей императрице Марии Федоровне. Великий князь Андрей Владимирович пишет в своем дневнике: "Когда Ники был незадолго перед отъездом у нее, она долго его молила подумать хорошенько и не вести Россию на гибель. На это он ей ответил, что все его обманывают, и что ему нужно спасти Россию - это его долг призвания"{143}.
19 августа Николай II извещает великого князя лишь о грядущей смене штаба (но не о смещении его самого!), и тот издает по этому поводу следующий приказ: "Высочайшими указами Правительствующему Сенату 18 сего августа назначены: начальник моего штаба генерал от инфантерии Янушкевич начальником по военной части Наместника Его Императорского Величества, а главнокомандующий Западного фронта, генерал от инфантерии Алексеев начальником моего штаба. Объявляя о таковой Высочайшей Воле, повелеваю генералу от инфантерии Янушкевичу сдать занимаемую должность, а генералу от инфантерии Алексееву занять и вступить в таковую. Генерал-адъютант Николай"{144}.
20 августа Николай II приказал генералу Поливанову ехать в Ставку и отвезти свое личное послание великому князю. 21 августа генерал Поливанов прибыл в Могилев, куда из Барановичей была перенесена Ставка верховного командования, и объявил Николаю Николаевичу о грядущем смещении. "Я почувствовал, - вспоминает А.А. Поливанов, - свою задачу облегченной, когда, после моих слов о том, что, ввиду трудного положения наших армий, Государь не считает себя вправе оставаться вдали от нее и решил принять верховное главнокомандование, Николай Николаевич широким жестом перекрестился"{145}.
Генерал Данилов пишет далее, что "Государь очень благодарил военного министра за хорошо исполненное "трудное", как он выразился, поручение. Пожалуй, покажется странным, в чем именно заключалась его трудность? Но Двор жил не реальной жизнью, а в мире "воображений!"{146} Приведенные выше обстоятельства красноречиво опровергают последние слова Данилова.
Преодолев невиданное сопротивление кабинета министров и думской оппозиции, 23 августа Николай II принял на себя верховное командование. Накануне, 22 августа 1915 года, уже фактически в качестве Верховного Главнокомандующего, он провел заседание в Зимнем дворце по снабжению армии боевыми припасами и снаряжением. В тот же день Император выехал в Ставку. В свой дневник Государь занес в тот день: "В 10 час. простился с дорогой Алике и детьми и отправился в путь. Господь да благословит поездку мою и решение мое!"{147}
23-го августа 1915 года царский поезд остановился в одной версте от города Могилева, которому и суждено было стать местом новой Ставки - Ставки Верховного Главнокомандующего Российской Армии Императора Николая II.
Возле Могилева состоялась встреча с великим князем Николаем Николаевичем, которому Император объявил о своем решении. О том, что Царю это было сделать нелегко, свидетельствует его дневник: "В 3.30 прибыл в свою Ставку в одной версте от Могилева. Николаша ждал меня. Поговорив с ним, принял ген. Алексеева и первый его доклад. Все обошлось хорошо!"{148}
Это внутреннее состояние Императора было вызвано не только его благородным и деликатным характером, но и тем, что он не был вполне уверен в лояльности высшего военного руководства и лично великого князя. Здесь же приведем только слова генерала Спиридовича, которые говорят о многом: "После отъезда Великого Князя стало как-то легче. Как будто разрядилась гроза. Кто знал истинный смысл свершившегося, крестились. Был предупрежден государственный переворот, предотвращена государственная катастрофа"{149}.
В своем письме императрице Александре Федоровне Николай II пишет о том, как прошло расставание с великим князем: "Н. вошел с доброй бодрой улыбкой и просто спросил, когда я прикажу ему уехать. Я таким же манером ответил, что он может остаться на 2 дня; потом мы поговорили о вопросах, касающихся военных операций, о некоторых генералах и пр., и это было все.
В следующие дни за завтраком и за обедом он был очень словоохотлив и в хорошем расположении духа, в каком мы редко его видели в течение многих месяцев"{150}.
Однако, покорность и добродушие великого князя были только видимыми. С.П. Мельгунов пишет: "Принятие на себя звания Верховного Главнокомандующего Царем явилось большим ударом для великого князя"{151}.
Лемке писал, что великий князь предполагал, "что вступление Государя в должность Верховного Главнокомандующего будет только внешнее и до известной доли фикцией, что вызывалось, как ему говорили, соображениями чисто политического характера и желанием стать ближе к армии в момент наивысших ее неудач. Он полагал, что останется при Царе фактическим главнокомандующим"{152}.
То, что полная смена старой Ставки с великим князем во главе была неожиданной, хорошо видно из писем фактического соглядатая министра иностранных дел С.Д. Сазонова в Ставке директора дипломатической канцелярии при штабе главнокомандующего князя Н.А. Кудашева. Кудашев регулярно направлял Сазонову письма с отчетами о том, что происходит в Ставке. 23 августа 1915 года он пишет Сазонову: "Глубокоуважаемый Сергей Дмитриевич! Вчера, 23.08 в 10-ю годовщину подписания Портсмутского мира, совершилось другое очень важное для России событие: отрешение от командования великого князя. До приезда Государя мы все надеялись, что вопрос этот будет перерешен в смысле оставления великого князя во главе армии, что могло бы быть очень легко оформлено, так как по закону, в случае принятия Государем верховного командования, великий князь ipso facto сделался бы начальником штаба Его Величества. К сожалению, повидимому этого не желали, и великий князь едет на Кавказ"{153}.
О том же свидетельствует генерал-лейтенант П.К. Кондзеровский: "Поздоровавшись со мной, Янушкевич объявил мне, что великий князь больше не Верховный Главнокомандующий, а он не начальник Штаба, что верховное командование принимает на себя Государь. Я был крайне поражен; если я был отчасти подготовлен к готовящейся смене Янушкевича, то мне и в голову не приходила возможность смены Верховного"{154}. "Я хочу ввести вас в курс происходящего. Ты, Михаил Васильевич, должен знать это, как начальник Штаба; от о. Григория у меня нет секретов. Решение Государя встать во главе действующей армии для меня не ново. Еще задолго до этой войны, в мирное время, Он несколько раз высказывал, что его желание, в случае Великой войны, встать во главе своих войск. Его увлекла военная слава. Императрица, очень честолюбивая и ревнивая к славе своего мужа, всячески поддерживала и укрепляла его в этом намерении. Когда началась война, Он назначил меня Верховным. Как вы знаете оба, я пальцем не двинул для своей популярности, она росла помимо моей воли и желания, росла и в войсках, и в народе. Это беспокоило, волновало и злило императрицу, которая все больше опасалась, что моя слава, если можно так назвать народную любовь ко мне, затмит славу се мужа [...] Конечно, к должности, которую Он принимает на себя, Он совершенно не подготовлен. Теперь я хочу предупредить вас, чтобы вы, со своей стороны, не смели предпринимать никаких шагов в мою пользу... Иное дело, если Государь Сам начнет речь, тогда ты, Михаил Васильевич, скажи то, что подсказывает тебе твоя совесть. Так же и вы, о. Григорий"{155}.