Я ответил комиссару:
— Мы познакомились с госпожой Лоредо в Maison de France[14] французской колонии. На приеме для прессы.
Хельвиг посасывал свою трубку. Наверняка он тоже счастливо женат, думал я. На нем прекрасный галстук. Определенно, его выбрала для него женщина. У них должна быть маленькая уютная квартирка где-нибудь в Груневальде, и его седовласая жена давно ждет его дома. Оба они уже не молоды, страсть улеглась, но любовь осталась. Они, конечно, едят деликатесы и пьют за ужином выдержанные красные вина, и он с ней очень нежен.
Неожиданно я обнаружил, что плачу. Стенографист склонился над своим блокнотом. Он был тощим и бледным. Возникла долгая пауза. Дождь стучал по стеклам, в саду под ним таял снег.
Тогда, перед отлетом, я знал, что скоро начнется дождь. У меня ныла культя. Сейчас она снова ноет.
Стемнело. Я боялся этой ночи.
— Но вы ведь не весь год были с госпожой Лоредо?
— Не весь, господин комиссар. Я репортер. Мое агентство посылает меня в дальние командировки. Мне все время приходилось покидать Берлин. Но как только предоставлялась возможность, я снова был здесь. Думаю, я провел в Берлине половину этого времени.
— И вы хотели пожениться?
— Я любил госпожу Лоредо, господин комиссар, — ответил я на это, и мой собственный голос показался мне чужим.
Как можно о чем-то таком говорить? Как сказать, чтобы меня поняли? Может быть, комиссар Хельвиг вовсе не был счастливо женат, может быть, мне это только показалось из-за его сходства с моим знакомым редактором ночных новостей.
— Вам тяжело, — сказал он, и толстые стекла его очков блеснули. — Большая редкость встретить настоящего человека, не так ли?
Внезапно в том, что он говорил, прозвучала какая-то фальшь, какой-то подвох. Не хотел ли он посмотреть, как я среагирую? Похоже на то, потому что он продолжил:
— А не допускаете ли вы, что госпожа Лоредо могла работать на иностранную разведку?
— Вы сошли с ума?
— Только один вопрос, господин Голланд. Могла она принадлежать к внутринемецкой шпионской организации?
Меня осенило:
— Вы спрашиваете об этом, так как выяснили, что к ней в дом приходили люди со сведениями из Восточной зоны, да?
Он смотрел на меня без всякого выражения, однако мигнул утвердительно.
— Можете успокоиться, — невесело усмехнулся я своей сообразительности. — Эти люди приходили ко мне.
— В самом деле, господин Голланд?
— Конечно. Каждое большое агентство имеет контакты с Восточной зоной. Мои не выходили за рамки дозволенного. Вы хотите раздуть из этого дело?
— Боже сохрани!
— Госпожа Лоредо не имеет к этому никакого отношения!
— Это было только предположение, — вздохнул он, будто сожалея. — Тогда я поставлю вопрос иначе. Что вы знаете о госпоже Лоредо, на которой хотели жениться, господин Голланд?
— Не понимаю вашего вопроса.
— Господин Голланд, совершено преступление. Мы ищем мотив. Мы еще не нашли ни одного. Но какой-то мотив ведь должен быть, не так ли?
— Естественно!
— Итак, отвечайте, пожалуйста, на мой вопрос.
Тем временем я уже обдумал вопрос и пришел к неутешительному заключению: я не знал ничего, практически ничего о женщине, которая должна была занять в моей жизни то место, где у других находится предмет их веры. Я хотел во что-то верить, потому что понял, что надо во что-то верить, чтобы выжить. И вот…
Но кого это касается? Что, надо знать всю семейную подноготную женщины, чтобы ее любить? Надо слушать, о чем она говорит во сне, чтобы быть уверенным, что она тебе верна? Надо быть ее господином, чтобы верить в нее? А кто господин Господу Богу? Кто оказывает влияние на те силы, которые из лучших побуждений в процессе прогрессивного разрушения делают политическую идею чудовищной и смертоносной? Так кому какое дело до того, кого я люблю и во что я верю!
Я сказал:
— Я знаю главное. Госпожа Лоредо была не замужем, родилась в Мюнхене, долго проживала за границей, бездетна.
— На что она жила?
— Она зарабатывала уроками.
— Только уроками?
— Ну, при случае я давал ей деньги.
— И большие суммы, господин Голланд?
— Да. Нет. Да.
— Вы знали учеников госпожи Лоредо?
— Она часто рассказывала мне о них…
— Вы знаете их имена и адреса?
— Естественно, нет.
Он откинулся, поковырялся в своей трубке и грустно спросил:
— Ни одного имени?
— Пару имен я, конечно, знаю, господин комиссар. Это были в основном женщины. Думаю, у Сибиллы было много друзей, которые хотели выучить итальянский или французский, богатых людей…