Дальше я не стал читать. Я прошел в спальню. Вернулся в комнату. Я ходил туда-сюда и не мог остановиться от нервного возбуждения.
Потом я взял себя в руки, подошел к большому платяному шкафу и распахнул его. Я хотел обыскать всю квартиру, каждый уголок, каждый ящик. Я должен это сделать. Может быть, я найду какой-то след, какое-то доказательство. Так делали герои романов. И всегда они находили доказательства, следы.
Платья аккуратно висели на плечиках, белье лежало на полках. Пахло духами. Пахло Сибиллой. Я перевернул кучи кружевных рубашек и трусиков. Ничего. Карманы костюмов. Пусто. Вот они висят рядом, зеленый костюм и черный! Я слышу голос Сибиллы: «Что мне надеть? Зеленый или черный костюм?» И я вижу ее перед собой, стоящую в неярком холодном свете нашего прощального утра, обнаженную, в чулках: «Посмотри на меня еще раз внимательно, любимый, чтобы ты никогда не забыл, как я выгляжу».
«Я никогда тебя не забуду, сердце мое! Я могу закрыть глаза и в любой момент сразу вижу перед собой твое лицо, твое тело».
— О боже! О проклятье, проклятье, проклятье!
В шкафу я ничего не обнаружил.
Я открыл ящики комода. Здесь были коробки и папки, старые рисунки, картинки, альбом. Чужие люди стояли на фотографиях возле Сибиллы. Большей частью все смеялись. Сибилла в купальнике. Сибилла в театре, Сибилла в баварских горах. Это были старые фото. Потом я нашел свои письма. Они лежали в коробке из-под бальных туфель. Я прочитал два и снова положил все на место.
Пара старых золотых бальных туфелек. Нитка жемчуга. Семь засушенных незабудок. Потрепанная кукла. Маленький красный ежедневник за 1955 год. Я полистал его. Возле чисел тут и там стояли пометки почерком Сибиллы: «15 апреля — красные розы. 17 апреля — письмо и гвоздики. 22 апреля — письмо. 24 апреля — телеграмма».
Я пролистал немного дальше.
«11 мая — орхидеи и письмо. 13 мая — письмо. 19 мая — розы. 25 мая — розы. 27 мая — наконец-то! На неделю. Я счастлива».
Она помечала получение каждого моего письма. Каждый раз, когда я посылал ей розы, она записывала это. 27 мая я — наконец-то! — приехал на неделю в Берлин. И тогда она была очень счастлива.
Я пролистал календарь до конца года. Записи были все те же. Они касались только нас двоих. Возле 31 декабря стояло: «Благодарю Тебя, Господи!» Она написала это неполных три месяца назад. Я положил ежедневник на место и задвинул ящик. В этот момент зазвонил телефон.
Я вздрогнул так, что стакан вылетел у меня из рук.
Телефон звонил и звонил. Это было едва ли не самое ужасное, что мне когда-либо пришлось пережить — этот заливающийся телефон в мертвой тишине квартиры.
Аппарат стоял в холле.
Я подошел к нему, но медлил. Кто это мог быть? Полиция? Кто-то, кто разыскивал меня? Но кто мог искать меня в квартире Сибиллы? Липкой от пота ладонью я взял телефонную трубку и ответил.
— Алло! — раздался нежный женский голос. — Кто это?
— Восемьдесят семь — тринадцать — сорок восемь.
— Можно госпожу Лоредо?
Дождь барабанил в окно, я смотрел на розы, лежащие на снегу на террасе.
— Нет, к сожалению, — ответил я.
— Ее нет дома?
— Нет.
— А с кем я говорю? — Голос звучал очень бодро.
— Меня зовут Голланд.
— О, господин Голланд! Я рада, что мне посчастливилось хотя бы услышать ваш голос! Сибилла столько мне о вас рассказывала!
Ее было не остановить:
— Я Хельга Маас, давняя подруга Сибиллы. Может быть, вы слышали обо мне? Ах, если бы вы только знали, сколько лет мы Сибиллой знакомы друг с другом!
Она говорила невозможно быстро. Я уже и не пытался ее прервать.
— А где она? Наверное, еще в городе? Да? Я не хотела вам помешать! Знаете, господин Голланд, мы только что вернулись из Кицбюэля. С мужем. Мы ездили кататься на лыжах. Это было чудесно! Такие очаровательные люди! Я хотела только поздороваться с Сибиллой. Передайте ей, пожалуйста, привет, ладно? Я перезвоню ей завтра утром!
— Хорошо, — сказал я. — Я передам.
— Спокойной ночи, господин Голланд!
— Спокойной ночи, госпожа Маас.
— На этот раз вы просто должны прийти к нам на чашку чая, Сибилла и вы!
— С удовольствием.
Мне стало совершенно ясно, что второго такого звонка я не вынесу. Телефон мог зазвонить в любую минуту. Я надел пальто и вызвал такси. Я оставил гореть все лампы в квартире и тщательно запер дверь. Когда я выбрался на улицу, такси уже ждало.
12
Я поехал к Роберту.
На Курфюрстендамм снега уже не было, он весь стаял. Асфальт блестел под дождем. Центральная улица с ее магазинами была ярко освещена. Неоновые рекламы сверкали и мигали и создавали обманчивое впечатление лихорадочной жизни и американского процветания, но уже примыкающие улицы были погружены во тьму, и руины сорок пятого окутывались ночным туманом.