На улице в этот вечер было мало прохожих. Проститутки стояли в основном у подъездов домов. Они кутались в шубы и мерзли. Некоторые переступали с ноги на ногу, чтобы согреться. Для них это был не самый удачный вечер.
Когда я вошел в бар Роберта, пианист склонился над роялем и заиграл «Се си бон». Он играл эту песню, когда мы с Сибиллой пришли сюда в первый раз, и с тех пор эта мелодия стала чем-то вроде нашей визитной карточки. Он всегда начинал ее играть, как только мы появлялись. Старая песенка в конце концов всегда приводила нас в сентиментальное расположение духа. Пианист начал совершенно бездумно, потом вдруг вспомнил, его лицо вытянулось, он прервался и, когда я проходил мимо него к стойке, сказал:
— Мне очень жаль, господин Голланд, я не подумал…
— Ничего, — сказал я и подал ему руку. Его звали Энкинс. — Продолжайте играть дальше. Все нормально.
Он слегка помедлил, потом смущенно кивнул и снова заиграл «Се си бон». Бар Роберта был выдержан в красных тонах. Здесь были маленькие столики в нишах, танцевальная площадка и полукруглая стойка. Я сел с краю за обитую мягким стойку. Освещение было интимным, несколько человек тихо переговаривались, ансамбля не было — только пианист. Все это нам с Сибиллой и нравилось в баре Роберта. На стойке и на столиках горели свечи…
Барменша была пышной платиновой блондинкой. Когда она улыбалась, были видны ее прекрасные керамические коронки.
— Добрый вечер!
— Добрый вечер!
Мы не были знакомы. Видно, она работала здесь недавно.
— Двойное виски, пожалуйста.
Покачивая бедрами, она пошла туда, где стояли бутылки. Она была еще очень молода и относилась к своей работе серьезно.
— Господин Голланд! — Через бар ко мне шел Роберт.
Он был приземистый и наполовину лысый. Под чувственными глазами висели тяжелые мешки, и у него был большой кривой нос. Все это в сочетании с неизменно приветливой улыбкой на губах делало его лицо добрейшим на свете. Роберт был всегда великолепно одет и приятно пах туалетной водой и сигарами. Он пожал мне руку и негромко сказал:
— Я ждал вас. Каждый вечер.
— Здравствуйте, Роберт! — ответил я.
Мы обращались друг к другу на «вы», Сибилла и Роберт говорили друг другу «ты», они были знакомы гораздо дольше.
Роберт Фридман жил с 1933 по 1946 год в Лондоне, хоть и родился в Берлине. Он вынужден был эмигрировать по вполне понятным причинам. В Лондоне его дела шли хорошо, но при первой же возможности он вернулся в Берлин, Берлин сорок шестого, Берлин холода, голода и нищеты. Он говорил: Берлин — единственный город, в котором он может жить. Воскресным утром он садился в свой маленький автомобиль и ехал со своей собакой на Ризельфельдер. Там он гулял около часа, потом возвращался в Груневальд. Здесь была пивная, в которой он каждое воскресенье перед обедом встречался с друзьями: двумя супружескими парами, одной дамой и несколькими молодыми людьми. С одиннадцати до часу они сидели там за большим непокрытым столом и пили пиво и штейнхегер[15], а собака получала свою котлету. Роберт курил небольшую сигару и общался со своими друзьями. Они рассказывали ему последние анекдоты, и последние скандальные истории, и вообще все свежие новости. Для Роберта это были его лучшие часы. Поэтому-то, как сказал он мне однажды, он и вернулся в Берлин. В эмиграции Роберт все время тосковал по этим дружеским пирушкам. Для него не было ничего прекраснее их. «Здесь, в Берлине, знаешь, что ты на своем месте, — говорил он. — Здесь твои друзья, здесь ты не чужой». Роберт Фридман жил один. Его жена умерла. Она слишком долго оставалась в Берлине, потому что думала, что вообще не сможет расстаться с этим городом.
— Господин Голланд, — пробубнил Роберт, присаживаясь на табурет возле меня, — со смерти моей жены у меня никого не было ближе Сибиллы. Скажите, чем я могу помочь вам? Я все сделаю, господин Голланд! Все, что в моих силах, чтобы помочь вам.
Барменша поставила передо мной виски и деликатно удалилась. На другом конце стойки она начала протирать стаканы.
— Кто мог это сделать, Роберт? Кто, Роберт, кто?
— Я не знаю. Это ужасно. Мы все ломали голову. И никто не нашел ответа.
— У нее были враги, Роберт?
Он молча покачал головой.
Я залпом опустошил свой стакан и сделал знак барменше. Она кивнула и наполнила новый. Роберт сказал:
— Поставьте сюда бутылку, Коко, и дайте мне тоже стакан. Не обращайте на нас внимания. За эту выпивку платы не будет.