Я бы охотно верил в Бога. Тогда я тоже стал бы просить Его защитить нас».
Я гладил Сибиллу по руке и все ждал вырастающего из тишины рева новой машины. А он не возникал.
— …Ты летишь в Бразилию, — бормотала Сибилла мне в ухо, и голос ее становился еще ниже. — А в Рио-де-Жанейро, говорят, самые красивые женщины в мире.
— Ты моя самая прекрасная в мире женщина.
— Если тебе непременно нужно, Пауль, измени мне в Рио. От меня не убудет.
— Это неправда!
— Нет, правда. Правда, если это произойдет в Рио и если через десять дней ты снова будешь со мной…
— Я никогда не изменю тебе, — сказал я. — Просто из суеверия.
— Ты умный, — прошептала она. — Ты самый умный на свете! Ты понимаешь, что все уже будет не так, если только один изменит другому.
Я подумал: «В своей жизни я жил со многими женщинами, а у Сибиллы было много мужчин. Но я их всех оставил, или они оставили меня. Так же и Сибилла. У нас у обоих не было мира в душе, пока мы не встретились, мы много пили, много курили, никак не могли успокоиться. С тех пор как мы познакомились, мы хорошо спим, и короткие предрассветные часы больше не пугают нас. Мы легко просыпаемся, когда еще совсем темно, потому что мы спим в одной постели в объятиях друг друга, и наша постель такая узкая, что только двоим, которые действительно любят, она кажется счастьем».
Пока я так размышлял, Сибилла продолжала шептать:
— Конечно, мы не расстанемся сразу, если кто-то из нас изменит в первый раз.
— Конечно, любимая.
— И все-таки все уже будет не то!
— Да, — сказал я.
Где же следующий самолет? Почему он не появляется и не разрушает все гулом своих четырех моторов? Случилось чудо? Но чудес не бывает…
— Ушло бы доверие, — говорила Сибилла. — А мы так сильно любим друг друга еще и потому, что доверяем друг другу. Знаешь, о нас говорит весь город!
— Ты самая прекрасная на свете, — сказал я. — Моя вселенная!
— Нам все завидуют.
— Я бы тоже завидовал нам!
— Пауль?
— Да?
— Если в Рио будет очень жарко, и если ты напьешься, и если тебе будет очень… не по себе — тогда сделай это!
— Не хочу.
— Ты великолепен! Но если у нее будет такой же большой чувственный рот, как у меня…
— Не хочу!
— …и длинные возбуждающие ноги, и черные волосы, и маленькие упругие груди…
— Успокойся! — Я повернулся, прижал ее к себе и поцеловал. Она была такой нежной и хрупкой на ощупь.
Сибилла тихо вздохнула и прошептала:
— Господи! Говорят, Ты хранишь любящих. Защити и нас! Прошу Тебя, Господи, прошу Тебя!
Потом я наконец-то услышал дальний рокот — новая машина подлетала к Берлину. Я крепче прижал Сибиллу, мои губы не оставляли ее губ, я чувствовал, как бьется ее сердце, мы были одно целое. Но рев нарастал, леденящий, немилосердный. Он разрывал мир, разрушал тишину, становился безбрежным. Стекла задребезжали снова. Я закрыл глаза. Это было тяжелое, но избавляющее от скорби, тревоги и запоздалого страдания возвращение в реальность.
— Надо вставать, — сказал я.
— Да, родной.
— Подай мне протез.
Она молча выскользнула из постели и бросилась, обнаженная, через комнату к стулу, на котором лежал протез. Протез на левую ногу. У меня не было левой ноги от колена, только правая была своей.
Она вернулась с протезом, встала передо мной на колени, а я сел, чтобы она могла пристегнуть протез. Культя ныла.
— Будет дождь, — сказал я.
— Сейчас, зимой?
— Можешь мне поверить.
Это был новейший протез, на нем я мог прекрасно двигаться. После войны я сначала ходил на костылях, пока рана не зажила. Потом у меня появился протез, не этот, другой. Он был снабжен несъемным левым ботинком, правый давался в придачу. Левый ботинок был посажен на протез намертво, и это раздражало меня. Я жил в отеле. И по вечерам передо мной вставала одна и та же проблема, когда я хотел выставить ботинки в коридор. Или я выставляю оба, но с протезом, или только один. Но тогда я буду выглядеть сумасшедшим или вдребезги пьяным. Поэтому я раздобыл новый протез. Левый ботинок снимался с него, как со здоровой правой ноги. Он был чертовски дорогой, этот протез, но того стоил — он был изготовлен из первосортной кожи и хромированного никеля.
Сибилла затянула ремни, протез сидел прочно, культя покоилась на губчатой резине.
— Так хорошо?
Я поднялся и пару раз подрыгал ногой.
— Да, отлично.
2
Я перечитываю то, что написал, и думаю, достанет ли у меня сил продолжить этот рассказ. Прошло чуть больше двух месяцев с тех пор, как холодным безветренным утром в пять часов зазвонил телефон. Я пишу эти строки в комфортабельном номере на четвертом этаже отеля «Амбассадор» в Вене. Номер выдержан в красно-золотисто-белых тонах. Даже обои красные. Ясный день. Снизу, с Нойен Маркт, доносятся людские голоса и шум машин. Окно открыто.