Я опустил газету и стал смотреть на сверкающий зимний день за окном. Я думал о Сибилле. Однажды она сказала: «Все так перепуталось. Эмигранты-евреи возвращаются в Германию немецкими националистами. Проклятые коммунисты открывают радиостанцию, вещающую против Советского Союза. Эсэсовцы становятся католическими шовинистами. Французы почитают немцев. Русские находят общий язык с египтянами. А недавних узников концлагерей приходится разубеждать в том, что Гитлер был великим человеком хотя бы потому, что строил автобаны…»
Колеса вагона монотонно стучали, поезд шел очень быстро. По обеим сторонам от него вздымались серебристые снежные вихри. Я подумал: «У Гитлера было огромное завоевание — он способствовал опрощению чувств во всем мире. В смысле морали Третий рейх был хорошим временем. Было легко и просто принимать решение. Нетрудно было быть против Гитлера. Теперь мир раскололся, и трагедия обнажила корни, которые опутывают весь мир. Возникают все новые чувства — месть, злоба, симпатии, сомнения, доверие; все труднопроходимее становятся джунгли наших убеждений».
«Если бы не было так неимоверно трудно жить достойно и совершать правильные поступки, — сказала как-то Сибилла, — если бы не было так чудовищно много всяких — измов, а только, скажем, фашизм и антифашизм, как легко было бы тогда жить. И как тяжело теперь!»
За Розенгеймом погода испортилась. В предгорьях Зальцбурга на землю спускался тяжелый ледяной туман. Быстро темнело, и было жутко смотреть, как черный туман, подобно занавесу, спускается с горных вершин, закрывая от глаз окрестности. Я стоял в проходе вагона и наблюдал этот спектакль. За нами, над Химзе, еще светило солнце, впереди, на юге, уже лежала ночь.
Дул слабый восточный ветер, когда я вышел на перрон вокзала в Зальцбурге. Я поискал такси, но ни одного не было.
— Я вызову по телефону, — пообещал мне носильщик и исчез.
Минут через десять подкатил допотопный наемный экипаж.
— Куда? — сипло спросил шофер.
— Акациеналле, три, за городом в Парше.
— В город будете возвращаться?
— Пока не знаю. А что?
— Оттуда в жизни не найдешь пассажиров, — проворчал он.
Вот, значит, каким был город фестивалей Зальцбург зимой. Я немного знал его в летнее время, время праздничной суеты, наплыва иностранцев, продавцов сувениров, время тщеславия, время всех и всякого. Сейчас я проезжал по пустынным улицам, вдоль реки с плавающими по ней льдинами, мимо закрытых кафе, закрытых баров, закрытых отелей. На окна ресторанов и отелей были спущены жалюзи. Лишь немногие уличные фонари были зажжены. На тротуарах громоздились кучи снега. Кажется, жизнь здесь протекала только два месяца в году.
Такси, громыхая, выехало в пригород. Последние дома остались позади. Старенький «Штейр-12» грохотал по заснеженному шоссе к горе, которая поднималась сразу за городом, громадная и черная. Туман обложил нас со всех сторон. Шофер бранился. Вдруг он резко остановился.
— В чем дело?
— Вам придется здесь выходить. Я не проеду к Акациеналле.
— Почему?
— Потому что там нет дороги. Она еще только строится.
Я вылез из такси и увидел, что Акациеналле в действительности представляла собой всего лишь перекопанный клочок поля с тремя домами, окруженными экскаваторами и бульдозерами. Опрокинутые тележки, небольшой кран и подсобка строителей перекрывали дорогу.